Пощечина, которую он ей отвесил, была такой сильной, что Раймонда потеряла равновесие, а затем разрыдалась. Все закончилось в спальне, где и состоялось примирение…
Но их отношения с того дня оставались натянутыми. Сцена того вечера косвенно присутствовала во всех тех разнообразных стычках, что происходили между ними по поводу и без повода. Упавший духом, Филипп отказался продолжать спор, который скатывался к ссоре. Он молча оделся и только перед самым уходом произнес:
– А ты задачи мне не облегчаешь.
– Встань на мое место, – захныкала Раймонда. – Эта затворническая жизнь… Ждать, все время чего-то ждать…
Случались моменты, как этот, когда она вызывала жалость, но каждый раз воспоминание о том, с каким упрямством она отказывалась покидать Бур-ля-Рен, мешало Филиппу сменить гнев на милость.
– Ты сама выбрала это место, – сказал он невозмутимо. – Сидела бы сейчас в Рио, в шикарном отеле…
– Поклянись мне, что…
Он поклялся всем, чем она хотела, и вышел к машине, стоявшей у самой двери. Волна холода отступила перед огромными, отягченными водой облаками… Косой дождь сеял свои конфетти, которые порхали, переливаясь в свете фонарей, и липли к ветровому стеклу.
Поначалу Филипп вел автомобиль машинально, сосредоточенный на своих мыслях, но вскоре все его внимание переключилось на столичные пробки. Когда он выехал на авеню дю Марешаль-Лиотей, нервы его были на пределе, зато голова очистилась от опасений и тревог.
Он пересек широкие ворота – последний пережиток века, в котором царствовала упряжка – и проник в восхитительно нагретый вестибюль. Респектабельный лифт с бесшумным скольжением поднял его на шестой этаж, где он позвонил в двойную деревянную дверь квартиры Тернье.
Одна из створок повернулась, и в дверном проеме показалась приветливо улыбающаяся Люсетта.
– Добрый вечер, Филипп. Рада вас видеть.
По случаю она тщательно продумала свой туалет: аккуратно уложила волосы и надела изумрудное бархатное платье с широким вырезом, открывавшим надключичные впадины худосочной груди. Всю квартиру наполнял запах одуряющих духов, которыми она себя оросила.
– Очень рада вас видеть, – повторила она, вводя гостя в просторную гостиную в стиле Людовика XV.
Старинная мебель, дорогой ковер и потолок, украшенный огромной люстрой с хрустальными подвесками, почти такой же высокий, как два этажа дома в Бур-ля-Рен.
Люссетта усадила Филиппа на диван и, извинившись, отлучилась, чтобы принести два бокала и бутылку «Чинзано».
– Я совсем одна… Служанку отправила за покупками…
– Разве Робер не ужинает с нами? – спросил Филипп, почуяв западню.
Не ответив, она наполнила бокалы вином, один протянула ему, второй взяла сама и устроилась рядом с ним, бедром к бедру, хотя места на диване было предостаточно.
– За нашу дружбу, – сказала она, глядя ему прямо в глаза.
– За ваше здоровье, – сказал Филипп, чувствуя себя неловко.
Люси отпила глоток и прижалась еще плотнее.
– Вам будет неприятно, – пробормотала она прямо в бокал, отчего ее голос отдавался необычным резонансом, – вам будет неприятно, если мы поужинаем вдвоем?
Она смелела с каждым днем, становилась все более отважной, более наглой, более вызывающей. Зажатый между ней и подлокотником, Филипп чувствовал себя как в тесном костюме, правая рука его затекла.
«Если я шевельнусь, она упадет ко мне в объятия… Если не шелохнусь, я буду выглядеть идиотом… Если пошлю ее подальше, наживу себе врага…»
Из трех вероятностей его совсем не устраивала первая, а о третьей он не смел даже и думать.
– Если Робера что-то задержало…
Он чувствовал себя скованнее, чем самый скованный из лицеистов перед авансами вгоняющей его в краску женщины. Судорога исподволь терзала его руку, на которую навалилась Люсетта.
Внезапно она расхохоталась, запрокинув голову на спинку дивана.
Нервозность, насмешка, вызов – все было в этом взрыве смеха, от которого у нее сотрясались плечи и выступили слезы на глазах. Судорога стала невыносимой. Филипп имел все-таки глупость поднять свою затекшую правую руку.
Очень естественно Люсетта соскользнула к плечу, которое как бы само открылось ей. Ее затылок отяжелел. Она больше не смеялась, но рот оставался приоткрытым, будто настраиваясь на поцелуй. Ее влажные глаза закатились…
– Филипп! – прошептала она хриплым голосом.