Теперь же, не понимая еще мотивов ее поведения, Филипп был убежден, что она специально перевела разговор на эту тему. И сказанная с таким обезоруживающим простодушием фраза – «Никто вас дома не ждет» – действительно ли она была нечаянной оплошностью?
Раймонда тоже села на край кровати и внимательно разглядывала прикрывавшее окно одеяло в красно-зеленую клетку.
– Не знаю, отчего, – прошептала она наконец… – У меня предчувствие… Клянусь тебе, Филипп, это правда… Я чувствую, если ты не перестанешь туда ездить, она создаст нам массу неприятностей.
Он не стал с ней спорить: первый раз они сошлись во мнении относительно Люсетты.
– Я доставлю тебе удовольствие, – сказал он, изобразив разочарованную улыбку… – Думаю, ты права. Я постараюсь видеться с ней как можно реже.
Главе 15
Тусклый солнечный луч прорвал пелену облаков, не без труда пробился сквозь ширму на окне и замер у ног Раймонды, которая, с сигаретой в зубах, заканчивала протирать пыль на мебели в гостиной. С мечтательно-меланхоличным видом она посмотрела на него, вздохнула, затем, положив окурок «Пел-Мел» на край пепельницы, вновь принялась за работу.
Каждый день, вот и сегодня утром тоже, она ждала почтальона в надежде, что вместе с документами, необходимыми для подписания купчей, придет письмо из Аркашона, которое ускорит ее освобождение.
Затворническая жизнь не шла на пользу ни ее внешнему виду, ни ее моральному духу. Она все меньше следила за собой, и если губы по привычке еще подкрашивала, то остальной косметикой перестала пользоваться вовсе. Утратив свежесть молодости, которую поддерживала искусственно, из-за своих светлых волос, темнеющих у корней, заспанного лица без малейших следов румян на щеках она походила теперь лишь на зрелую, преждевременно состарившуюся женщину.
В коридоре раздался металлический звук заслонки, упавшей на щель почтового ящика, прикрепленного к внутренней стороне двери. Раймонда выскочила из гостиной и вынула конверт и почтовую открытку. Конверт был тяжелым, пухлым, многообещающим…
На пороге кабинета появился Филипп, вопрошающе вскинул брови:
– Есть новости?
– Письмо… с бумагами.
Лихорадочно, непослушными от нетерпения движениями пальцев, она разорвала конверт и, к своему великому разочарованию, вытащила из него размноженный на ротаторе циркуляр и рекламный проспект новой студии грамзаписи.
– Однако я готова была поклясться… – Она с трудом сдерживала слезы – так велико было ее разочарование… – Я готова была голову дать на отсечение, что это от нотариуса. А ты нет?
Он покачал головой.
– Нет! Во-первых, еще слишком рано… И потом, важные бумаги посылают заказным письмом… А открытка, это от кого?
Она протянула ему карточку, даже не взглянув на нее. На обратной стороне памятника Гете, сфотографированного крупным планом на Франкфуртской площади, Робер набросал несколько строк, весьма загадочных для непосвященного.
«Оказавшаяся более строптивой, чем предполагалось, черепаха принуждает меня продлить командировку до середины следующей недели. Настроение хорошее… Квашеная капуста тоже… До скорого… Жму руку».
– Так что теперь ты сможешь передать свеженькие новости его сестре, – язвительно заметила Раймонда.
За час до этого звонила Люсетта, желая сообщить о своем утреннем визите: «Я еду к тете в Антони… Могу ли я по пути заехать сказать вам доброе утро?»
В последние дни они виделись редко. Возможно, она даже почувствовала некоторую нерешительность со стороны Филиппа, потому что навязывала себя меньше, чем в первое время.
– Лучше поднимись наверх, – посоветовал Филипп. – Она не заставит себя ждать.
Эти минуты всегда были самыми тягостными. Раймонда переносила их все хуже и хуже… Спортивная машина с шумом проехала по проспекту и остановилась возле дома.
– Это она… давай поднимайся!
– Надеюсь, ты быстро спровадишь гостью, – сказала Раймонда.
– Как можно быстрее!
И так как она явно не спешила, он подтолкнул ее к лестнице:
– Да поднимайся же, черт побери!
Когда она была уже наверху, раздался звонок. Филипп пошел открывать дверь.
– Доброе утро, Люсетта.
– Доброе утро, Филипп. Как я рада вас видеть. Сменив прическу и надев платье, которого он на ней еще не видел, она превратилась в полную противоположность Раймонды, став более кокетливой, более женственной.
– Как поживаете? – поинтересовался Филипп, приглашая ее в гостиную.
– Это скорее у вас надо спросить.
Ни горечи, ни агрессивности в словах прибывшей. В ее интонации он не уловил ничего, кроме ласкового упрека.