«Если вы хотите…» Как бы вынося решение на суд Филиппа, она тотчас добавила:
– Сегодня утром я забрала свой паспорт из комиссариата.
Заметив нахмуренные брови Филиппа, она моментально продолжила:
– Я плохо излагаю свои мысли, да? Но это трудно выразить. Я все написала в длинном письме, но так и не осмелилась вручить его вам. Завтра вечером в Мулене я вам его покажу. Мы вместе сожжем его. Это будет первым моим подарком, – закончила она дрожащим от волнения голосом.
Она приблизилась к нему, она ждала, что он заключит ее в объятия. Он не мог, так же как не мог и оттолкнуть се.
– Филипп, я…
Вдруг она отпрянула назад, повергнутая в ужас, словно за спиной ее собеседника неожиданно появился призрак.
Филипп обернулся. Дверь была открыта – и в проеме вырисовывался силуэт Раймонды.
Еще не придя в себя от изумления, Люсетта пролепетала:
– Мадам… мадам Сериньян!
Глава 19
– Да, это я, Раймонда Сериньян! Можешь потрогать. Я не привидение. Я жена Филиппа… Ты слышишь, потаскушка? Жена Филиппа, и ты его у меня не похитишь!
Впервые обращаясь к ней на «ты», стиснув кулаки, с пылающим местью взглядом, Раймонда надвигалась на Люсетту, которая отступила в глубь комнаты.
– Идиотка! – взревел Филипп, хватая жену за руку.
Люсетта, парализованная страхом, а затем – изумлением, смогла, наконец, пробормотать:
– Мадам Сериньян… Но ведь… В машине ведь кто-то был… Женщина!
– Женщина? Девица, проститутка из Булонского леса. Филипп подобрал ее по случаю…
– Молчи, ты!
Филипп не мог одновременно удерживать Раймонду и мешать ей говорить. Правда, последнее было для нее чем-то наподобие разрядки – предохранительным клапаном, через который ее ненависть и злоба извергались одной желчно-едкой струей.
– Труп изуродован ожогами, неузнаваем. Я же в это время, с его ведома…
«Его» – значит, мужа, и она делала акцент на этом сообщничестве, которое их объединяло.
– …С его ведома я находилась у своего парикмахера. Филипп воспользовался вами, тобой и Робером. Ты ему нужна лишь как алиби, убогая ты моя!
Филипп так стиснул ей руку, что она застонала. В течение нескольких секунд тишину нарушало лишь ее прерывистое дыхание.
– Пусти, – взмолилась она, наконец.
Сотрясаемая нервной дрожью, Раймонда, без всякого сопротивления, позволила оттеснить себя в другой конец комнаты. В противоположном углу Люсетта медленно приходила в себя. Она следила за парочкой встревоженным взглядом, в котором непонимание смешивалось с испугом и который как бы вопрошал: «Зачем?.. Ну зачем они это сделали?»
Наступила неловкая пауза, как на сцене театра, когда плохие актеры вдруг забывают текст. Пришибленный случившимся, Филипп и вовсе было упал духом: он готов был отказаться от борьбы, которая теперь уже казалась совершенно бессмысленной.
– Ты не могла бы вести себя поспокойнее?
Его трезвое замечание, похоже, явилось той репликой, которой как раз и не хватало двум женщинам, чтобы взорваться.
– Чтобы не мешать тебе спать с этой шлюхой? – завизжала Раймонда.
Такого оскорбления Люсетта снести не могла. Отхлынувшая было от щек кровь вновь ударила ей в лицо, залив его целиком багровой краской.
– Это скорее вы похожи на шлюху, – парировала она, указывая на Раймонду, из-под неплотно запахнутого кимоно которой виднелось всклокоченное дамское белье.
Изрыгая проклятия, они ринулись друг на друга и дошли бы до рукопашной, если бы не вмешался Филипп. Он удерживал их на расстоянии своих вытянутых в стороны рук; и в этой сцене – мужчина меж двух разъяренных женщин, готовых разорвать одна другую из-за него – было что-то аллегорическое.
– Хватит! – рявкнул он. – Вы сами не знаете, что говорите!
Первой взяла себя в руки Люсетта. Она отступила на шаг, дабы продемонстрировать свои миролюбивые намерения, и металлическим голосом отчеканила:
– Наоборот, Филипп, мы очень хорошо это знаем. Настал момент, когда вы должны выбрать.
– Он уже выбрал, – завопила Раймонда. – Он выбрал меня, меня, с самого начала!
– Я в этом не уверена.
К Люсетте снова вернулась вся язвительность и эта хлесткая ирония, которой она всегда умела пользоваться так мастерски. Брань сменилась сарказмом, оружием гораздо более эффективным.
– Да посмотри же на своего мужа, – говорила она, в свою очередь, переходя на «ты». – Разве он меня оскорбляет? Разве он защищает тебя? Нет, он почуял, что ветер меняется…
Филиппу показалось, что он становится маленьким, совсем малюткой, безвольным трусом. «Он почуял, что ветер меняется…» Эти пять слов Люсетты открыли ему глаза на истинную сущность ее натуры. Он с тоской думал о письме, которое она написала и которое они должны были уничтожить завтра вечером в Мулене. Разве это не лучший залог ее безопасности?