Окончательно все выяснилось после допросов Даева и Гусева. Они были знакомы давно — еще с того времени, когда отбывали срок заключения.
Даев, как работник пароходства, хорошо знал порт и все его службы. Несколько лет назад бакенщик решил изготовить для себя — как он сказал, на всякий случай — две микрорации.
Даев и подговорил Гусева «провернуть дело», подгадать удобный момент и вскрыть сейф в портовой кассе. Совершая это преступление, Гусев заранее шел на то, что милиция может пойти по его следу. Даев убедил Гусева, что укрываться после взлома сейфа он будет у него, а в критические моменты — на различных стойбищах и заимках а тайге. Самодельные микрорации преступники использовали, оповещая друг друга об опасности.
Гусев, чтобы замести следы, незадолго до совершения преступления скрывался в районе Матвеевского. Поэтому на месте преступления и оказался «матвеевский» песок.
Идею спрятать деньги у Зеленого Стана подал Даев — чтобы «не наводить тень» на свой дом. Следует учесть, что в тот момент Уланов еще не вернулся в Зеленый Стан. Вернувшись, он, конечно же, превратился в серьезную помеху. Гусев предложил вынуть деньги из тайника и разделить. Даев вынужден был согласиться. Этим и объясняются две попытки Гусева проникнуть в тайник — при второй он наткнулся на Косырева. Оба раза Гусева выручил Даев, корректирующий его действия по микрорации.
Но психология преступников «работала». Гусев не верил Даеву, считая, что тот рано или поздно заберет всю сумму. Даев также подозревал, что Гусев хочет тайком завладеть всей добычей. Поэтому Даев и залег в засаду.
Что же касается ранения бакенщика — ранил Даева Гусев по его собственной просьбе. Даев был уверен, что всякие подозрения снимет с него «перестрелка», которую услышит Косырев, и сама огнестрельная рана, полученная в «схватке».
Катер подходил к Зеленому Стану. Завернув к причалу. Косырев выключил мотор. Над рекой и берегом сейчас медленно, будто зная, что все равно они укроют все вокруг, кружились снежные хлопья. В неясной утренней дымке, у срубов кое-где еще темнели пролысины. Борт «Чайки» ткнулся в причал. Косырев замотал швартов вокруг крюка, миновал дощатый настил, потом, наступая сапогами на свежую хрупкую снежную корочку, поднялся на пригорок.
У калитки в меховой штормовке с откинутым капюшоном стоял Уланов. Голова и борода смотрителя заказника были в снежных хлопьях — падавший на них снег не успевал таять. Уланов посмотрел на Косырева и протянул руку. Во взгляде Уланова были сейчас вопрос и что-то еще, как показалось Косыреву, чуть ли не какая-то вина. Но главное, в этом взгляде не было и тени недоверия.
Косырев сжал его широкую ладонь:
— Добрый день.
— Добрый день.— Уланов смотрел на него в упор, с уважением, как будто чему-то удивляясь,— Если вам Наташу.,,
Помедлив, он обернулся в сторону дома — ждал, что ли, пока Косырев сам спросит.
— Да, Николай, мне Наташу.
Уланов кивнул:
— Она там.
Косырев шагнул было к дому. Остановился.
— Николай, скажите: какие у вас были отношения к Крокусовым?
Уланов смахнул снег с волос:
— С Крокусовым? А что?
— Это... важно.
— Ну, если важно,— Уланов вытер мокрые руки.— Никаких у меня с этой сволочью не было отношений. Мерзавец он, гад, склочник, всю бригаду нам портил. Если бы я не уехал, выгнал бы его в три шеи.
— Он, наверное, это хорошо понимал...
— Это его дело.— Уланов поежился, двинул калиткой. Вдруг улыбнулся: — Да ладно, не стойте здесь со мной. Идите.
Косырев пошел к крыльцу. Но до самых ступенек дойти не успел. Дверь открылась, на крыльцо вышла Наташа. Сначала он увидел только ее глаза, широко открытые, спрашивающие о чем- то. Она была в меховой шапке и овчинном тулупе. Он кивнул, и она, отвернувшись, подняла ладонь, будто ловила снежинки:
— Первый снег. Хорошо, да?
Снова посмотрела на него. Да, подумал он, самое лучшее, самое прекрасное, что можно придумать на земле,— это стоять вот так, под первым снегом, и смотреть друг на друга.