Эвери снова дается диву:
– Вот это да, а какая она? Я ее обожаю!
– С Холли Рэндольф прекрасно работалось, – киваю я. – Я очень рада ее успеху.
Я понимаю, какой это поверхностный ответ, – отбарабанила его, словно солдат из “Маньчжурского кандидата”, которому промыли мозги. Но меня слегка подташнивает. Я знаю, что если посмотреть тот же самый перечень имен на IMDB, то неподалеку от наших с Холли увидишь еще одно. Имя исполнительного продюсера этого фильма. Имя, которое я бы хотела забыть.
Я бросаю взгляд на часы, радуюсь, что от занятия осталось всего две минуты.
– Послушайте, – говорю я, снова беря ситуацию в свои руки. – Мне кажется, мы отвлеклись. Ваше задание на неделю – найти убедительный персонаж в каком-нибудь фильме, только, пожалуйста, не в фильме о супергероях. Посмотрите все сцены с этим персонажем, сделайте заметки о том, что в нем или в ней кажется вам особенно убедительным. Почему этому персонажу веришь? Почему не хочется отвлекаться от просмотра?
Ребята недовольны. Только-только стало поинтереснее, а я тут со своим заданием.
Собирая со стола свои бумаги – голова опущена, на лице застыло бесстрастное выражение, – я вполне осознаю иронию.
Почему этому персонажу веришь?
Персонажи, живущие в наших воспоминаниях, – те, настоящие. Все их слабости, все их особые навыки и таланты, все их тайные стороны.
Письмо остается неоткрытым весь день, и под вечер, когда я больше не могу тянуть, я наконец щелкаю по нему мышью.
Том Галлагер из “Нью-Йорк таймс”. Что скажешь?
Дорогая мисс Лай!
Надеюсь, это письмо не причинит Вам неудобства; я собираю материал по некоторым минувшим событиям, связанным с кинопродюсером Хьюго Нортом, для важной статьи в “Нью-Йорк таймс”. Если не ошибаюсь, Вы работали с мистером Нортом в “Конквест филмс” в середине 2000-х годов. Я хотел спросить, не найдется ли у Вас времени поговорить по телефону или встретиться лично, чтобы ответить на несколько вопросов. Пожалуйста, знайте, что все, Вами сказанное, будет совершенно конфиденциально, если Вы этого пожелаете…
Вот то имя, которого я десяток лет пыталась избегать, написано черным по белому прямо у меня перед глазами. Хьюго Норт.
Я несколько минут сижу с ним один на один, потом перечитываю письмо.
Если Вы этого пожелаете. Какая странная формулировка. Как заклинание, произнесенное джинном из лампы. Совсем не та нелицеприятная, торопливая речь, которую можно было бы ожидать от газетного репортера. Но тут дело тонкое. Люди склонны к молчанию. И даже для того, чтобы просто послать письмо об этом незнакомому человеку, отправить его в пустоту, требуется толика лести и умения – если рассчитываешь на ответ. Даже если тебя зовут Том Галлагер и ты пишешь для “Нью-Йорк таймс”.
Интересно, так ли сильно его работа отличается от той, которая в свое время была у меня. Умение задавать вопросы, медленно соединять людей друг с другом, чтобы создать нечто значимое. Но если кинопродюсер гнет спину, чтобы на пустом месте воздвиглась целая постановка – иллюзия, – то журналист-расследователь осуществляет раскопку. Соскребает грязь с того, что было похоронено: пока не проявится вся картина.
Но одному ему этого не сделать. Ему нужны люди вроде меня, чтобы показывали, где копать. А таких, как я, на свете много. Ему просто нужно их найти.
Возвращаясь на метро домой, я пытаюсь не думать о письме Тома Галлагера. Даже необычное написание его фамилии говорит о его принадлежности к избранным, к элите. Потому что он не какой-то там журналист, а наследник всеми любимой династии Галлагеров, поколений голубоглазых государственных мужей, возвышавших в Сенате голоса в защиту угнетенных. Но Том выбрал журналистику, как будто знал, что политика – гиблое дело. Хоть какой-то видимости справедливости приходится ждать лишь от переменчивых, неблагонадежных СМИ.
Я думаю об этом, нарезая на ужин салат, а потом берусь за кучу студенческих сценариев по десять-пятнадцать страниц каждый, вероятнее всего – среднего качества.
Гоня прочь мысли о Томе Галлагере, продираюсь через сценарии. Крутой нуар о доминиканских наркодилерах в Бронксе. (Жестко и атмосферно, пишу я. А можете ли вы показать в ваших персонажах человеческое?) При этом я думаю: ну и кто даст на это добро? Если только не задействовать трех величайших звезд-латиноамериканцев всех времен, возможно, начинавших в музыкальной индустрии.