Три кордона охраны, бдящее око камеры и угроза собственного срыва останавливали капитана от того, чтобы схватиться за воротник этой мерзкой больничной пижамы, встряхнуть его, как следует, добиться хоть какой-то реакции. Барнс игнорировал его будто намеренно, или это нашёптывали Роджерсу его собственные демоны, едкой гадостью засирая взбаламученные последними событиями мозги. Он не стал рассказывать ему о своих мытарствах в «ЩИТе», о провале операции, о девчонке, о том, почему так долго не приходил. В этом не было никакого смысла, капитан видел это в его до боли опустошённом взгляде.
— Я тебя вытащу, Бак, — Роджерс позволил себе слегка хлопнуть его по железному плечу, поднимаясь с продавленного больничного стула, чтобы услышать в спину глухим, хриплым «Мне всё равно».
Всё это прокручивалось закольцованной аудиоплёнкой под огромной красной луной в часы осточертевшей бессонницы. И грохотало в голове сейчас, беспощадно добавляя предлог «не», когда капитан обнаружил себя среди груды биомассы, в которую превратились далеко не безнадёжная группа. И совсем они были не ослы, и разведданные оказались полнейшей подставой, и это «мне НЕ всё равно» набатом по мозгам.
Он запомнил каждого в лицо. Монтгомери — длинный и рыжий, лучший на стрельбище, Уильямс, ушастый, тупой как бревно и неимоверно выёбистый засранец, Чак и Гектор, не разлей вода, напоминали Роджерсу их с Баки в те времена, когда всё ещё не было так до охуения сложно. Так и лежат вповалку, видно, один другого прикрывал, так и остались. Над головой грохотали вертолеты подкрепления, которое уже не поможет — слово «подразделение» безвозвратно сменилось на слово «останки».
Среди груды дымящихся трупов Роджерс не ощущал, как собственное тело равномерно прошито осколочными, и кровавая жижа стекает прямо по пальцам, растворяясь в сухой, жадной до влаги почве. Он ничего не чувствовал кроме тупого оцепенения и клокочущей под рёбрами ярости, нарастающей песчаной бурей с каждым неверным шагом вдоль этой адовой Сикстинской капеллы. Одна ничтожная ошибка, стоившая пяти месяцев бездарно проёбанного времени и полутора десятков жизней. Ни одному из этих парней ещё и двадцати пяти не было.
— Капитан, вас срочно переправят в Вашингтон, — бледный, насколько вообще может быть бледным мулат, майор Сандерс направлял его неверные шаги к медицинскому вертолёту, пока схлынувшая адреналиновая волна не опрокинула капитана ничком на землю. А Роджерсу хотелось выломать ему безупречные зубы и затолкать керамические осколки в глотку, окончательно теряя над собой контроль. Сандерс исчез из поля зрения быстрее, чем капитан успел даже замахнуться. Рождерс до скрипа продавленной жести впечатывал носок сапога в несчастный контейнер с препаратами — всё, что ему осталось, пока бесстрашный полевой врач подкрадывался к нему с безопасных сторон, чтобы вколоть что-то обезболивающее, обеззараживающее и седативное. До самого приземления в родной столице он бултыхался в блаженном отупении на грани истерии, пока действие инъекций не отпустило его в госпитале быстрее, чем рассчитывали полевые медики.
Меньше всех Роджерсу хотелось видеть Романофф в собственной палате.
Он не ощущал серьёзных повреждений, кроме рваной раны на боку, там, где не с руки было прикрыться щитом. Рана зашита и почти затянулась, а он утыкан капельницами, будто умирающий — усиленная медицинская страховка агентов «ЩИТ» предполагала лечение и обследование любого прыща на драгоценных задницах своих работников. Такая лживая забота подначивала связать узлом стойку с физраствором и выбросить её в окно вместе с омерзительно пищащим аппаратом возле левого уха. Лекарств от боли душевной ещё не изобрели, а демонстрировать Романовой, насколько ему сейчас херово, он не собирался.
— Ты должен был только через час очнуться, — она сидела в кресле, в руках — дешёвый детектив в мятой обложке, прочитанный наполовину, а рядом на столике — хаос из кофейных стаканчиков. Видно, что давно сидит, будто в охранницы подвязалась, только непонятно, кого и от чего спасать собирается. То ли от персонала, то ли персонал от него, то ли его от самого себя.
— Барбитураты и опиаты на меня действуют точно так же, как алкоголь. Никак.
— Чуть сильнее. Ты ведь всё ещё человек, — уточнила Наташа на его излишне самоуверенную реплику и улыбнулась так по-романоффски, с полуиздёвкой. — Привет.
— Что ты здесь делаешь? — Роджерс приподнялся на локтях, и бок прошила тонкая нитка боли. Он подавил её одним усилием воли, выискивая взглядом, во что можно переодеться. Оставаться здесь он решительно плевал.