Стив мог выбить дверь голыми руками, но выломанный замок не спас бы их от случайных свидетелей и заблудших на шум соседей, но оказавшись за порогом утопающей впотьмах прихожей, он перестал отдавать отчёт своим действиям. Пока Роджерс тащил её до гостиной и включал телевизор на полную громкость, Дэйзи вырывалась на пределе сил, не допуская в потрясённый разум мысли, всё ещё не осознавая, куда всё это ведёт. Она не могла кричать о помощи — голос пропал, а язык застыл во рту, словно каменный. Позже она поймёт, что так на её организме сказывается шок.
Треск разрываемой ткани перебивался воодушевленным рассказом о спаривании китов по кабельному каналу, вырванная с мясом молния оставила на нежной коже спины бордовые отметины — Роджерс не старался быть аккуратным, когда бесповоротно понял, что взаимности не добьется. Он целовал её в плотно сомкнутые губы, пальцами раздвигая ей челюсти, пока она не поддалась и от души не укусила его за нижнюю губу. Характерный, мерзкий хруст и привкус металла на зубах — Дэйзи прокусила её насквозь, а резкая, острая, как игла боль, лишь подстегнула его решительность.
Простейшая подсечка, и Дэйзи свалилась на пол, путаясь в разорванном кружевном тряпьё, в последней попытке спастись, схватилась за ножку кофейного столика, с грохотом опрокидывая звенящую мелочугу из сувениров, журналов и недомытых Элис чашек, пока Роджерс не прибил её к полу всем своим весом.
— Приди в себя, Роджерс! — выплюнулось из легких, и огрубевшая ладонь плотно закрыла ей рот. Дэйзи ощутила на оголённой спине его дыхание на срыве, почувствовала, как под остатками юбки разорвались и съехали до колен чулки, как тонкая ткань белья выдралась с тела одним движением, оставляя после себя саднящую боль и ещё пару вспухших бордовым полос.
Она была не готова к столь грубому вторжению, сухая и зажатая до мышечных спазмов, а её горячая узость только подзадоривала толкаться глубже, резче в такт её надрывным всхлипам. Дэйзи инстинктивно пыталась выползти, сжимая в ладонях край коврика, пальцами неосознанно выскребая из него длинные ворсинки, вперемешку с хлопьями пыли, на которых она пыталась сосредоточиться, чтобы отвлечься от боли, дождаться, пока Роджерс, наконец, натрахается и не сойти при этом с ума.
Не прошло и двух минут, сперма обожгла воспалённую слизистую, стекая на молочно-бежевый ворс ковра, оставляя на нём влажные следы похоти вперемешку с розовостью лопнувших внутри Дэйзи капилляров. Капитан Роджерс времён сороковых крючился в агонии за бетонными перекрытиями в той наглухо забитой части сознания, которая ещё могла отвечать за свои поступки. Новому Стивену Роджерсу этого было катастрофически мало.
Он позволил ей отползти, заправил член в штаны и стащил с себя толстовку, в которой после всего жарко стало до одурения. Роджерс не смог подняться с пола, пока белый крашеный потолок не стал давить на сетчатку. В ушах звенело, а грохот крови в висках вперемешку с безостановочным пиздежом из телеящика заставил пару раз удариться затылком об каменную кладку, пока отрезвляющая боль не вынудила подняться коленками в пол и увидеть дело рук своих. Её голые, стёртые в ссадины колени и острые, как срезанные крылья, лопатки заставляли мятущееся под горлом сердце качать кровь с перебоями, а совесть заснуть в глубоком трансе, за гулкой пустотой черепа, будто последние мозги утекли за резинку трусов. Стив не понимал, что натворил, и до скрежета зубов не хотел ничего понимать. Не сейчас.
Даже помня их последнее свидание, после которого ей пару дней больно было сидеть, Дэйзи всё ещё надеялась, что с неё довольно, и Роджерс, наконец, привычно свалит в закат. Всё повернулось на сто восемьдесят градусов, ведь недавно она рыдала от тоски, а сейчас всей душой желала, чтобы он ушёл и больше не возвращался. Дэйзи собрала конечности в кучу, привалившись спиной к сиденью дивана, дрожащими от адского напряжения руками оправляла спущенные лямки и скатывала со щиколоток изодранные в клочья чулки. Сознание затуманилось. Ей хотелось нажраться, выкурить пачку Мальборо, пока не закружится голова, отмыться в душе и сдохнуть. Последовательность значения не имела.
— Жаль, нигде не пишут, какой ты мудак на самом деле. — Голос сорван беззвучными всхлипами, природная, обволакивающая слух хрипотца проявилась отчётливее, глуше, сильнее дразнила слуховые рецепторы, возбуждала, условным рефлексом заставляя хотеть это хрупкое тело снова и снова.