-- Овца тупая, -- сказал он в пространство и вернулся в кресло.
Через некоторое время в дверь деликатно постучали, и после раздражённого пал-палычева "Да-да!" в кабинет вошла дама. В старых романах о таких дамах писали "со следами былой красоты". Она была богато одета, имела недешёвую причёску и роскошные серьги в ушах, и по ней было видно, что лет двадцать назад она и в самом деле была красавицей. Но сейчас переживания старили её больше, чем время.
-- Проходи, Мариша, присаживайся,-- доброжелательно сказал Пал-Палыч - но сколько скрытой издёвки было в этой доброжелательности! -- Сказать Машеньке, чтобы кофе заварила?
Гостья покачала головой.
-- Не надо мне твоего кофе, -- вполголоса проговорила она и осталась стоять.
-- Ну, на нет и суда нет. С чем пожаловала, дорогая бывшая супруга?
"Дорогая бывшая" в три приёма вздохнула и заговорила:
-- Павел, последний раз тебя прошу. Не за себя. За сына. Сын он тебе или нет? Ты ж нас без крыши над головой оставляешь, Павел, или ты ирод бесчувственный? Сына пожалей!.. -- дама захлюпала и потянулась за платком.
-- Так-так, Марина Викторовна,-- Пал-Палыч выставил вперёд пухлую ладонь. -- На слезу давить не надо. Если бы вы знали, сколько раз меня пытались взять на слезу, вы бы охнули. Не действует, давно проверено. Позволю себе напомнить вам, Марина Викторовна, что квартира, в которой вы изволите проживать, целиком и полностью принадлежит мне, поскольку приобретена на мои личные средства. И любой суд вам это докажет. Я же предлагаю обойтись без судебной процедуры, по-родственному. Вы продаёте ваш домик в Осташково, я добавляю вам необходимую сумму, не требуя, заметьте, возврата, и так мы вскладчину покупаем вам квартиру. Простите, однокомнатную. Я не миллиардер, а вы, Марина Викторовна, не инвалид войны и труда, да и Димчанский уже не пацан. Семнадцать лет, пора начинать жить по-взрослому. Пусть заработает, чтобы не жить с матерью в однушке. Я, когда в его возрасте был, мы всемером в двух комнатах в коммуналке жили, и ничего. Сама видишь, чего достиг. А если бы меня с малолетства по головке гладили, сюси-муси, я бы так и остался... сюси-муси!..
-- Димочка только в институт поступил! -- всхлипнула Марина Викторовна. -- Ему что, институт бросить? А если в армию загребут?
-- И в армию сходить невредно. Я отдал долг Родине, а почему мой сын будет прятаться за мамкиной юбкой? Мой сын -- мой! -- вырастет мужиком! И всего добьётся сам! Когда я увижу, что он стал мужиком, с руками и с головой, я его возьму в дело. А лоботрясничать... -- Пал-Палыч оборвал фразу и сердито засопел, глядя в сторону.
-- Скотина ты, Павел, -- тихо и горько сказала Марина Викторовна. -- Ты всё для этой лахудры копишь, я знаю... Всё для неё... даже сыну лишнюю копеечку дать жидишься... Понятно, ей от тебя только деньги нужны... а что ещё-то ей от тебя брать-то? Кончик-то у тебя давно уже на полшестого...
Пал-Палыч побагровел.
-- А ну-ка... вон отсюда, шлюха старая! -- рявкнул он.
-- Да не кричи, Пашенька. Подчинённые услышат. Я к тебе больше не приду, милый мой, родной. Только одно запомни. Пожалеешь ты. Страшно пожалеешь! -- Марина Викторовна развернулась и вышла из кабинета.
* * *
Через несколько часов Марина Викторовна сидела в небольшой прихожей на деревянной скамье. Чёрный шёлк, которым были обиты стены этого странного месте, зрительно ещё больше сжимал и без того скудное пространство. В стенных нишах стояли черепа, в которых плясал огонь, скупо освещавший приходую. Марина Викторовна понимала, что черепа -- не настоящие, а огонь -- красные лоскутки шёлка... но выглядело всё равно очень внушительно.
Бесшумно раздвинулась дверь, и на пороге показалась молодая рослая девица, отлично гармонирующая с этой мрачной прихожей. На ней была короткая чёрная кожаная юбка, корсет того же материала, приподнимающий и едва прикрывающий груди, на ногах -- чёрные ботфорты. Длинные ярко-красные волосы были выбриты с правой стороны, а губы -- выкрашены чёрной помадой. Глаза девицы закрывали зеркальные очки.
-- Госпожа, мастер Мориарх готов вас принять, -- сообщила она.
Марина Викторовна поднялась и поспешила пройти в комнату мимо учтиво посторонившейся девицы.
Комната, в которую она вошла, по обстановке напоминала прихожую, хотя была в несколько раз больше, и поэтому жутковатые светильники "горели" не только в стенах, но и на колоннах в полроста человека, стоявших на полу. У противоположной стены стоял просторный чёрный стол, а за ним восседал мастер Мориарх. Два светильника-черепа освещали его. Он был одет в чёрный костюм с чёрной же рубашкой и чёрным галстуком. Длинные волосы спадали по плечам и наполовину закрывали лицо. Жутко блистал единственный глаз. Облик господина Мориарха дополняла ухоженная борода.