- Знаешь, Гарри, я многое понял. Нет, серьезно, многое. - Эггзи слабо улыбается, а трость в руке мелко дрожит от волнения. Анвин кусает губы, стараясь не отвести взгляд от холодного камня могильной плиты, с которой на него, кто бы мог подумать, смотрит прежний Галахад. - Правда поздно понял. Рыпаться уже нет смысла. Хах, а я ведь сейчас так и слышу, как ты говоришь: «Джентльмену не пристало так выражаться, Эггзи. Где твои манеры, молодой человек?». Забавно, верно? Тебя нет здесь, в реальной жизни - да я сейчас разговариваю с твоим надгробием, хей! - но тут, в моей голове, ты всё еще жив. И это, честно сказать, хреново. Чёрт возьми, Гарри, как же мне не хватает тебя рядом! - Гэри до боли впивается подстриженными ногтями в ладонь, грозясь вот-вот проткнуть тонкую кожицу, и дать свежим алым каплям очернить зелень весенней травы. - Как ты мог умереть, старый сукин сын?! Как ты посмел бросить меня!?
Говорить с умершим человеком, упоминая при этом его косяки или просто называя плохими словами, можно навлечь на себя грех. Но Эггзи плевать. Впервые, кажется, со дня смерти отца и прихода в дом Дина, внутри зияет огромная, ни с чем не сравнимая, чёрная дыра.
*
- Знаешь, Эггзи, а я ведь не бросал. - Гарри, живой Гарри нечитаемо улыбается, а от грусти в любимых глазах Анвину плохо. - Но и раскрыть себя я не мог. Если хочешь, то считай это своеобразной… проверкой для становления агентом Кингсмен. - Харт замолкает, обдумывая последующие слова, а после устало вздыхает и накрывает глаза рукой, массируя веки; держать взгляд Гэри нет никаких сил, ведь мальчишка смотрит с такой нескрываемой яростью и злостью, обреченностью. Гарри физически ощущает, как внутри Эггзи что-то с треском рушится, разваливается на осколки, а он, Гарри, лично давит каждый из них жаростойкой подошвой оксфордов. - Я не мог, Эггзи. И ты это знаешь.
- Знаю, - парень сглатывает, но взгляд не отводит: внутри него сейчас нешуточная борьба, и мешать ей Харт, как и сам Анвин, не будет, - знаю, Гарри. Но, грёбаный ты джентльмен, - голубые глаза искрятся, подобно фейерверку, грозясь вот-вот подорвать Гарри к чертям собачьим, - иди нахуй со своими правилами, Харт. Просто. Иди. Нахуй.
Иногда воссоединение бывает не таким радужным, как люди привыкли видеть в мелодрамах. Нет, совсем нет. И Гарри Харт прекрасно понимает, сколько ему будет стоить прощение юноши сейчас. Понимает, ведь сам поступил бы абсолютно так же. От подобной мысли и гордости за Эггзи теплеет в груди, а натренированная годами выдержка летит всё к тем же, так любезно упоминаемым Анвином, чертям, когда парень разворачивается на все сто восемьдесят, и в спешке покидает кабинет. Гарри резко поднимается, успевая схватить Анвина за рукав фирменного костюма буквально в пятнадцати сантиметрах от двери, и тянет на себя, не позволяя отстраниться. Эггзи всё еще злится - это видно по его поджатым губам и упрямому взгляду небесных глаз. А ещё мелко дрожит, всё еще не верит в происходящее. И Гарри его понимает. Кто бы так просто, в одно мгновение, поверил в то, что он, Гарри, жив, а не лежит в гробу с простреленной башкой, похороненный на том самом кладбище, где Анвин был пару часов назад? И Харт хочет показать мальчишке, что он жив. Он дышит, состоит из плоти и крови, он живет. Он живет ради Гэри и сам Гэри обязан это знать.
- Эггзи, - тихий шепот в самые губы, - я живой.
Глаза в глаза, одно дыхание на двоих. Одно сердце, отбивающее бешенный темп в ритме танго. И Гэри больше ничего не боится.
Комментарий к Гарри/Эггзи
эта часть была написана мною достаточно давно - и не особо соулмейт, если честно, - только вот почему-то не выложила я её. сладенькое к 1000, так сказать)
на эту дату будет макчех, ехехехех
========== Леонард МакКой/Павел Чехов ==========
- Сколько тебе лет, малец? – Леонард окидывает русского скептическим взглядом, невольно подмечая миловидность совсем мальчишеских черт на лице того.
- Семнадцать, доктор. – Чехов смущенно улыбается, тупит взгляд, встречаясь с красноречивым МакКоя и улыбается. – Энсин Чехов, Павел Андреевич.
Чехов Павел Андреевич, семнадцать лет, русский. Метр семьдесят пять, глаза голубые, волосы русые. Леонард устало вздохнул, прикрывая красные от недосыпа глаза. То, что у хваленого русского гения крайне ослабленный иммунитет в медицинской карте почему-то было не указанно. Тогда – да и сейчас, - МакКою хотелось лично оторвать руки лечащим врачам энсина, засунуть их куда поглубже, а после еще и морально припечатать, надавив на некомпетентность как врача, так и человека в целом. Вирус, подхваченный любознательным парнем, был схож по специфике действия с обыкновенной простудой. Только вот вместо поражения слизистых оболочек и неблагоприятного воздействия на организм, прицепившаяся болячка умудрялась действовать на нервные окончания и так называемые эрогенные зоны заболевшего. От сложившейся ситуации Леонарду хотелось смеяться в голос. Он и смеялся, правда первые пару минут, а потом, заметив побагровевшего энсина, который буквально потом от духоты обливался и крайне болезненно реагировал на каждое прикосновение. МакКою стало не до смеха. Ему стало вообще не до чего либо, потому что именно в этот день метка соулмейта решила проявить себя.
То, что семнадцатилетний русский окажется родственной душой, доктор не ожидал. Он совсем не ожидал встретить её, свою половинку. А тут на тебе: получите, распишитесь. И не просто какой-то соулмейт, не среднестатистический мужчина или женщина, а семнадцатилетний парень, только-только входящий в мир взрослых. МакКой был напуган. Да что там, он был в ужасе. Парень, младше его на двадцать лет почти, гений своей страны и довольно своеобразный, со своими тонкостями душевного равновесия и историей, а его соулмейт. Его, Леонарда МакКоя, знатного любителя выпить и поговорить о жизни, соулмейт. Такой подлянки от судьбы доктор не ожидал. И дело даже не в возрасте, - хотя, стоит признать, Леонард впервые за последние пару лет ощутил себя несколько некомфортно и даже старо при том, что он, в общем-то, мужчина в самом расцвете сил, - дело было в том, что мужчина с юношества, когда все давным-давно нашли своих суженых, не искал пару, не ждал её и не хотел в принципе. Нет, ну кто в здравом уме захочет зависеть от кого-то, если можно жить в свое удовольствие? Не думать о последствиях случайных связей, не думать о том, что с утра будут методично пилить мозг, не думать, что каждую минуту твое настроение может измениться лишь потому, что твой соулмейт в духе или нет. Леонарду подобное было чуждо, он привык справляться со всем в одиночку, не полагаясь ни на кого. Потом, правда, появился Джим – засранец, заставляющий МакКоя растрясти костями и поднимающий настроение одним своим видом, - и Леонард потерял ощущение одиночества, так остро и упрямо преследующего многие годы. Иногда доктор даже завидовал Споку, чьей душой Джим и оказался. Отхватил такой кусок лакомый, гоблин остроухий, еще и целый год игнорировал. Кирк что только не делал, чтобы внимание вулканца привлечь. А тот нос воротил, да издевательски ухмылялся. Леонард был готов спорить на бутылку хорошего виски или вулканской настойки, что остроухому нравились трепыхания Джеймса над ним.
Но, вопреки мнению того же Леонарда, Павел оказался совершенно другим. Будучи гением с мышлением шестидесятилетнего старика с детскими замашками, Чехов удивительно гармонично сочетался с доктором. Ненавязчивый, обходительный, милый и совершенно искренне-добрый молодой энсин сумел завоевать сначала расположение Джима, потом Скотти, Спока, Сулу и половины экипажа гордого Энтерпрайз, а уже после и самого Леонарда. Своей детской наивностью, граничащей с мыслями поведавшего век старца, Чехов сумел покорить не одно сердце. Даже Леонард, скрепя этим самым сердцем, которое билось подобно колибри при любом физическом – пусть даже простое прикосновение, случайное столкновение, - или косвенном прикосновении, взгляде. Черт, да МакКой краснел не хуже самого энсина, если даже не больше. И то ли от злости на самого себя за столь неподобающее для взрослого состоявшегося мужчины поведение, то ли на Чехова, так наивно смотрящего своими голубыми глазами.