— Ты же сама дала ей имя Синди, — ласково напоминает Намджун, пытливо заглядывая Донхи в глаза. — В честь той милой влиятельной художницы. И по поводу последнего не переживай: я отлично осознавал всё, когда покупал тебе кошку, так что оплачивать её содержание — корма, прививки, походы к ветеринару — буду сам. И не спорь, — добавляет, потому что Донхи уже гневно смотрит на него и рот приоткрыла, чтобы отругать. Намджун вздыхает. — Знаю, что ты безумно самостоятельна и всё такое, но в этом случае дело идет не о твоей жизни, а о жизни нового маленького существа в твоей жизни.
Донхи опирается спиной на холодильник, обнимает себя за плечи и косит взглядом на пригревшуюся в чужих руках Синди. Намджун подсознательно ждет вопроса, на самом деле, он его просто жаждет.
— Почему?
Намджун гладит кошку за мягким ушком (отчаянно пытается не думать, что Донхи тоже могла бы вот так шершаво мурлыкать, чисто для прикола, пока он её расчесывает… ах, мечты, мечты), прячет улыбку в мохнатый бок и наконец поднимает взгляд.
— Потому что она для тебя, — просто отвечает, смотря прямо в глаза комбинезончика. Донхи только сейчас слышит и понимает.
И пугается.
Потому что, оказывается, она не так уж и хорошо прятала свое одиночество.
Потому что он, гребаный внимательный Ким Намджун заметил, что ей вовсе не так пофиг, как обычно кажется.
Потому что он хочет, чтобы дома её кто-то ждал.
Вот только на этом Ким Намджун не заканчивает; он сгружает котенка на специальную подушку на стульчике, подходит как можно ближе к Донхи и выдыхает то, что уже столько месяцев томиться в грудной клетке, отчаянно пытаясь прогрызть себе путь наружу.
То, из-за чего Донхи может сейчас просто развернуться и уйти.
Вот только почему-то Джуну кажется, что это — идеальное время и место.
— Потому, что это сильнее меня. Ты мне нравишься, Донхи. Просто нравишься. Очень. Слишком. Такое не контролируется и не идентифицируется.
Девушка застывает соляным столбом, и в тот же миг Намджун отходит назад, привычно спокойно улыбаясь.
— Подумал, что нечестно молчать о таком. Ничего не изменится, малышка, но такие вещи должны быть сказаны.
Она молчит еще несколько минут, очевидно, всё обдумывая, и за это время Намджун понимает, как она чувствовала себя во время той исповеди, когда не смогла справиться с дыханием.
И только когда девушка немного неуверенно кивает в ответ, легкие наконец снова начинают работать.
========== Running Up That Hill ==========
And if I only could,
Если бы я только могла
I’d make a deal with God,
То заключила бы сделку с Богом
And I’d get him to swap our places,
И поменялась бы с Ним местами
Be running up that road,
Взбежала бы по этой дороге
Be running up that hill,
взбежала бы на этот холм
Be running up that building.
взбежала бы в это здание
If I only could, oh
Если бы я только могла…
Placebo - Running Up That Hill
У Донхи расцарапаны плечи.
Она в кои-то веки не в своей необъятной толстовке (то есть мешковатая кофта в наличии имеется, но она повязана вокруг талии — сентябрь же, холодно), но в какой-то старой выстиранной футболке, когда-то бывшей черной — сейчас её оттенок можно назвать разве что ужасающе зеленоватым. Вообще, Донхи в этой одежде напоминает сказочную кикимору, такую худенькую и заморенную некомфортными условиями болота, что даже цвет кожи тускнеет.
Собственно, нет ничего странного в том, что у нее плечи в мелких царапках — котенок игривый и все дела, но. Всегда есть это жирное-жирное но.
Следы свежие. То есть, им буквально минут пятнадцать, они еще даже распухнуть не успели, не то что покрыться корочкой из мелких точечек крови и застыть, превращаясь в напечатанное на нездорово белой коже полотно чужих эмоций. А еще ногти, которые всегда аккуратно подпилены (нет, Намджун не рассматривал, он ни за что в этом не признается), сейчас небрежно обкусаны и в бурых пятнышках.
Это же насколько сильно она вышла из себя, что сумела ими расцарапать кожу до крови?
Намджун на это показательно внимания не обращает. Просто Донхи пришла к нему в два ночи после смены, просто вручила пакет с бургерами (у нее еще одна подработка появилась? А не многовато ли?), просто устроилась на кухне и неохотно делится событиями последних недель — и то только потому, что парень из нее клещами слова вытягивает.
В общем, пиздец на ножках.
Конечно, первое, что приходит в голову — это она так реагирует на его признание, а оно, простите, было слишком уж прямым и совсем не в духе их отношений, построеных на вечных недомолвках, взглядах изподтишка и редких вечерах (ночах?) откровений. Но с другой стороны, если бы его «нравишься» настолько ранило Донхи, что она бы вдалась до самоповреждения, то девушка ни в коем случае не допустила бы возможности для Намджуна увидеть следы своей эмоциональной несдержанности.
Значит, дело не в нем.
Значит, есть что-то еще.
Намджун, вообще-то, не может сказать, что Донхи пребывает в состоянии депрессии. Наоборот, настолько желающего жить и карабкающегося за жизнь человека он еще не встречал — хотя и кажется, что упрямый комбинезончик всё делает чисто на автомате. Тем не менее, девочке абсолютно точно наплевать как минимум на две вещи: что о ней подумают люди и… она сама. Абсурд, но да. Она стоит, пока её избивает родной отец; она молчит, когда Рэйн пытается… что он там пытался, и лучше Намджуну вообще об этом не упоминать. Ей абсолютно восхитительно похрен, что случится с её телом — она вечно простужена (Намджун ей честно подсовывает таблетки в еду), питается одним дешевым ужасным кофе и сигаретным дымом, носит одежду не по погоде (хотя Джуну однажды удалось упаковать вредятину в свою толстовку, но от куртки девушка упрямо отказалась).
В общем и целом, самоповреждение выбивается из того «досье», которое Намджун успел собрать на Донхи в своей голове.
В общем и целом, сейчас у нее расцарапаны руки и она действительно не понимает, что юрист это заметил, проанализировал и теперь ужасно беспокоится.
Намджун уже почти решает поступить, как последняя скотина — то есть так, как обычно себя ведет, если хочет что-то разузнать о прошлом этой несносной девчонки… Но тут Донхи душераздирающе закашливается, со стороны вообще кажется, что у нее ребра дребезжат при каждой вспышке, по виску скатываются капли пота, пряди волос неряшливо мокнут ко лбу, и вообще такое впечатление, что она сейчас рассыплется.
— Прости, — еще и носом шмыгает, — поперхнулась.
— Воспалением легких? — Намджун скептично морщится, но теперь ему хотя бы не надо быть сволочью. — Знаю, ты сейчас ворчать начнешь, но переночуй хотя бы пару ночей у меня. И возьми на работах отгу…
— Нет.
— …лы. Да блин, комбинезончик, — Намджун бросает полотенце, которым вытирал мокрую посуду, и в одно мгновение нависает над девушкой, — ничего не случится за пару дней, никто тебя с работы не попрет.
— Ты не понимаешь, — упрямо хмурится даже сквозь слезящиеся глаза. Намджун на это только закатывает свои.
— Так объясни!
— Не повышай на меня голос! — она подается назад, как можно дальше, но там — столешница, а по бокам Намджуновы руки. Ёжится, прячет взгляд на мгновение, но тут же его поднимает в бессильном упрямстве — и тут парня попускает. Он устало выдыхает, опуская голову на плечо замершей в то же мгновение девушки, и обреченно спрашивает:
— Сколько еще это будет продолжаться? Твоя работа на износ, болезненная худоба, вечные простуды и бронхиты, обмороки от голода — не спорь, я обо всем знаю. Сколько еще в твоей жизни будет холодных ночей и жизни впроголодь в той квартирке с непомерной платой за аренду, холодного наплевательского отношения к самой себе? Сколько еще ты будешь корнать волосы ножом, чтобы не мешались, сколько еще будешь видеться со мной и Тэхёном раз на месяц в ущерб собственному сну? Сколько еще тебе терпеть эти чёртовы синяки под глазами и ободранные от работы пальцы? Сколько еще, черт возьми, у твоих близких должно болеть сердце, потому что они не знают, как тебе помочь? Стой, стой, — парень аккуратно перехватывает тонкие запястья, которыми Донхи тщетно пытается его оттолкнуть, — я не причиню тебе вреда. И не надеюсь ни на что, — хрупкое тело под ним содрогается, отлично понимая, о чем идет речь, — хотя мне и дико хочется, чтобы ты просто разрешила мне позаботиться о тебе. Чтобы училась там, где тебе хочется, чтобы не боялась ходить по улицам ночами, чтобы не высматривала в толпе лица из старой жизни…