— Меня воспитывали в правильной семье. Белый забор, собака, дочь-умница и прилежная ученица — мои родители видят жизнь сквозь призму изувеченных розовых очков, и любые отклонения от нее считают… даже не то, что запретными — противозаконными. В их понимании и желаниях я существовала лишь для их удобства: сначала хвалиться перед знакомыми школьной успешностью, потом отправить в хороший университет, выдать замуж за отцовского партнера и укрепить бизнес. Мои желания никогда не учитывались, собственно, их не существовало — и до некоторого времени меня это устраивало, я пребывала в счастливом амоке идеальной семьи. Первый раз мне указали на то, кто я и какое мое место в их мире, когда я втайне от них поступила совсем не на экономический. Родители не говорили со мной два месяца, но потом нашли в этом выгоду для себя — и меня простили, сделав жизнь похожей на предыдущую сказку. Но взамен я должна была заводить полезные связи в своей новой сфере, которые позволили бы отцу расширить бизнес — и не скрою, я это делала, так как считала ссору с ними лишь временным неудобством. Также различные благотворительные вечера для укрепления их положения в обществе легли на меня. А потом… — Донхи нервно содрогнулась и замолчала, докуривая сигарету до конца. Прижгла вторую, и лишь сжала губы, когда Намджун словил её свободную ладонь в свои пальцы. — Я встретила свою первую любовь. Наученная горьким опытом, встречалась ней втихаря, пряталась и прятала следы наших отношений… Счастливо прожила так почти полтора года… А потом напоролась на Рейна — и это стало ключевым моментом перелома в моей жизни.
Она замолкает. Вертит в пальцах третью, но сомневается, стоит ли поджигать, и чёрт возьми, Намджун просто не знает, что ему сделать. Донхи говорит безэмоционально и сухо — но боги, она трясется, как тростник на ветру, а глаза болезненно красные, и любую попытку прикоснуться еще или обнять встречает отказом.
— Не надо. Я должна… Нет, я хочу. Если расскажу, мне самой легче будет. Понимаешь?
Господи, нет, он не понимает.
— Когда я пришла тогда к ним за помощью, они… они сказали, что я сама виновата. Что в случившемся виновата лишь я, и… и… — она наконец начинает задыхаться, и слезы — будто плотину прорывает, будто все горести последних двух лет её жизни только сейчас выплеснулись нескончаемым потоком наружу, и скорее всего, так и есть. Донхи снова складывается, прячет лицо в коленях, но стоит Намджуну прикоснуться к плечу, как она стремительно сползает с дивана, направляясь к двери. — Я сейчас… Я вернусь, мне просто… просто надо… Господи…
Этого уже Намджун не выдерживает. Он и сам не знает, как, но в мгновение оказывается рядом, подгребает рыдающую девушку в объятия и вместе с ней сползает на пол, крепко прижимая её к себе, впервые настолько открытую, что будто обнаженный нерв. Успокаивающий шепот получается сам собой, но что он ей бормочет — сказать не сможет даже под угрозой расстрела, ибо в тот же миг сгорит со стыда.
— За что? Почему так? Я же просто… просто хотела, чтобы они меня любили такой, какая я есть, и…
— Тише, — Намджун затягивает её себе на колени, чтобы еще больше не простудилась, и покрывает короткими поцелуями всё, до чего только получается дотянуться. — Ты не должна… Не надо.
— Но я хочу, — упрямо сквозь рыдания и всхлипы, хотя с каждой минутой её трясет всё больше и больше. — Мне надо это уже наконец пере-… перешагнуть и з-забыть. Н-надо. Так что п-пусти. Пусти, я т-тебя видеть хочу!
Такому Намджун ни в жизни сопротивляться не сможет. Донхи отстраняется, лицо у нее покрасневшее и опухшее, губы всё равно трясутся, как бы не храбрилась, но она давит из себя истерический смешок и несколько раз делает глубокие дрожащие вдохи, лишь после этого начиная.
— Мало того, что меня выставили виноватой — и заставили в это поверить, родители заявили, что это влияние моей учебы сделало из меня… легкодоступную девушку. После этого они начали копать абсолютно обо всем в моей жизни, и со временем узнали о самом важном — о моих отношениях с Хёнли, — Донхи снова тянется к зиппо, и при виде своей неизменной зажигалки начинает хохотать, повисая на Намджуне руками. — Я до сих пор её подарок таскаю, видишь? — она нервно прикуривает, и это уже чуть ли не шестая за весь её рассказ, но Ким просто боится отбирать у нее пачку. — Они избили меня. Заперли в подвале после этого суток на три, без еды и воды, а после вспомнили и вытянули оттуда. И знаешь, что после? Даже если у меня и были крылья, после всего мне осталось лишь ползать.
— Они выбросили тебя из дома, — пораженно шепчет Намджун, и сам вытягивая сигарету из пачки. Донхи с ужасающей улыбкой, полной безумия, кивает.
— Именно. Изможденную, в крови, избитую — на улицу. Нет, сначала меня протащили в гараж, затолкали в машину, и чтобы никто не увидел — а после вывезли в другой конец города и просто выкинули на дорогу. Это лучше, чем я думала, честно говоря, думала — в лес и с концами, — она говорит об этом так спокойно, что Намджуну уже просто страшно — за нее. — Я там н-нашла, — вот только за маской спокойствия снова пробиваются всхлипы, и Донхи почти что панически закрывает рот ладонями, успокаиваясь. — Мне помог один неравнодушный мужчина, подвез до дома Хёнли… Вот только её не интересовало продолжать отношения со мной — бездомной, без гроша в кармане и удобных привилегий своего бывшего положения. Она мне даже не дала зайти в дом, — и снова ухмылка — теперь уже злая, полная разочарования и обиды. — Спустя полгода я узнала, что Хёнли уже начала встречаться с парнем из весьма обеспеченной семьи, с которым её познакомили родители, а я… Я пешком дохромала до Тэхёна, семья которого, несмотря на не лучшее финансовое положение, отогрела меня и подлечила. Где-то с полгода я прожила у них, тайком в это время искала работу и жилье, а после оставила письмо и ушла посреди ночи — я просто не могла больше их стеснять. И всё, — она тяжело дышит, снова успокаиваясь, хотя ресницы мелко подрагивают, — всё. Теперь ты знаешь.
Донхи смотрит на него с ожиданием, но Намджун… Он просто не знает, что сказать, что сделать, он в полнейшей растерянности. Девушка действует сама — приникает всем телом, вдыхает горький от дыма воздух и прячет лицо на широкой груди, и её открытость ранит обоих — Джун знает, что и сам не сумел сдержать слёзы.
— Я просто понять не могу, — Донхи шепчет лихорадочно, — неужели я и правда сама была во всем этом виновата? Потому что любила не так, потому что хотела любить себя? Неужели я…
— Это не так, — Намджун наконец отмирает, накрывает ладонями снова подрагивающие в рыданиях плечи и шепчет на ухо, — это всё не так. Не твоя вина, слышишь? Ты ничего не сделала неправильно. Ты столько времени была одна, но теперь так не будет, слышишь?
Донхи плачет вголос, захлебывается воздухом, и после нескольких минут таких бесполезных, но столь необходимых ей утешений просто замирает в руках Намджуна, пока он переносит её в свою кровать, укутывает теплом своего тела и целует в макушку.
После этого она наконец забывается беспокойным сном.
========== Pure Morning ==========
A friend in need’s a friend indeed
Друг познается в беде,
A friend who’ll tease is better
Друг, который поддразнит тебя - лучше.
Our thoughts compressed
Мы лаконично выражаем мысли,
Which makes us blessed
Что делает нас благословленными
And makes for stormy weather
И в то же время - причина ненастья
Донхи медленно моргает. Еще раз. И еще.
Видение Намджуна без футболки рядом никуда не пропадает. Собственно, как и ощущение жара чужого тела, тяжелой руки на её груди и теплого дыхания в макушку. Собственно, лишь осознание того, что её обплели всеми конечностями, и останавливает девушку от возмущенного вскрика.
Горячо. Но уютно. Собственно, спать рядом с друзьями Донхи уже не впервой, но это же…