Намджун.
Донхи всё еще не поняла, чем он так отличается от Тэхёна, что даже от мысли об их совместной ночевке ей так непонятно. Ну, если вспомнить, то с Тэ они не раз спали вместе, окутывали друг друга руками-ногами — и ничего. Никакой интимности.
…с Намджуном почему-то интимность во всем.
А еще он её переодел. В пижаму. Боги, он её переодевал, то есть всё видел и…
— Ты чего так рано подорвалась? — бормочет на ухо, сползает ладонью на живот и мягко придвигает к себе поближе. Донхи застывает напряженной струной, что от Намджуна — такого чуткого и доброго — никак не укрыть. — Ты в порядке, малышка? Или снова будешь плакать?
А вот сейчас Донхи его стукнуть хочется.
— Не собираюсь я сырость разводить, — огрызается в ответ, почти что спиной чувствуя улыбку. — Отпусти.
— Еще даже шести нет, моя… — и сбивается на полуслове. И хорошо. — Поспи еще чуть, а? — предлагает легко и ненавязчиво, настолько приятно, что Донхи — и вправду странно — тут же отрубается.
***
Ну конечно же, ей стыдно. Намджун даже в этом не сомневался.
Вот только за что?
За искренность? За слёзы? Или за то, что жалась ночью так близко, так горячо, что звала его во сне и млела, тихо млела в полудреме, пока Намджун сцеловывал соленую воду с её щек?
Вряд ли последнее. Вряд ли она это вообще помнит.
Хотя бы один плюс есть: больше никакого нездорового жара, простуда ушла, так что можно отписаться Сокджин-хёну и попросить отвалить от его девочки. Что это вообще за ультиматумы были: либо она у Джинни-хёна ночует, либо у него, Намджуна? Какое вообще право кто-то имеет выставлять Донхи ультиматумы?
Сокджин отвечает на это сообщение ржущим смайликом и советует поберечь Донхи от стресса. Где он вчера был, их всемудрый хён, пока девочка душу выворачивала наизнанку?
Намджун осторожно освобождает Донхи от своих загребущих обнимашек (она за ним тянется, скорее всего, просто за его теплом, но всё равно от этого лыыыыыба), отписывается начальству, мол, заболел, кхе-кхе, даже говорить не могу, так что не приду на работу, сорян. Начальство в ответ посылает очень цензурным матом и советует лечиться поскорее.
А потом Намджун доползает на кухню, наклоняется к холодильнику…
И взвизгивает от неожиданности.
— Здравствуй, сын, — мама чинно восседает на стуле, пьет кофе и улыбается. Знающе так, с хитринкой, и парень мысленно стонет: она заглядывала в его комнату. Конечно же, увидела Донхи, сделала выводы и теперь довольна, как никогда. — Я сварила кофе и завтрак приготовила.
— Мама, — осторожно начинает, вообще не понимая, как подобрать слова, — это не то, что ты подумала.
— Да знаю я, — женщина неожиданно весело смеется, отмахиваясь рукой. — Это та девушка, у которой проблемы? И ты, понятное дело, ей помогаешь — потому что не сумел пройти мимо.
— Что-то типа того, но…
— А потом втюрился в нее, как первоклашка, — радостно заканчивает, громко ударяя ложечкой по кофейнику (у него есть кофейник?!). — Да ладно, милый, — её улыбка смягчается. — Ты просил меня помочь выбрать для нее одежду, рецепты супов и тефтелек, искал для нее постоянную хорошую работу — конечно, это делается и для друзей, но я видела, как ты на нее смотришь, дорогой. И мне нравится, что после той падлы ты вообще способен так на кого-то смотреть.
— Я ей признался, — смущенно бормочет, присаживаясь рядом с мамой. Та сразу же отставляет чашку и накрывает его ладони руками.
— Милый, если честно, я говорила об этой девушке с Юнги и Сокджином. Они ничего не рассказали особенного — у тебя хорошие друзья, в самом деле — но у нас всех сложилась одна и та же мысль. Ты на нее давишь.
Намджун возмущенно вскидывается.
— Но я не…
— Ты можешь этого не замечать, — в голосе матери появляются знакомые стальные нотки, — но лучше проанализируй свои действия хорошенько. Кажется, твоя подруга проснулась, — она кивнула в сторону коридора, и Намджун тоже услышал еле заметное стенание старого паркета и хлопок двери в ванную. — Сделаешь ей чай?
— Кофе, она без него не просыпается.
Когда Донхи пытается прошмыгнуть мимо кухни на улицу, он спокойно её окликает.
— А Синди где? У тебя дома?
Из коридора слышен откровенно горький вздох. Донхи всё же заходит в кухню, отчаянно пытаясь спрятать под волосами красные и опухшие глаза, и отвечает, скрестив руки на груди.
— Я её отвезла к Тэхёну, как только заболела. Ты же не думал, что я брошу этот блохосборник дома на всю… О. Здравствуйте, — и она церемонно кланяется, в замешательстве кося взглядом на Намджуна и, видимо, чувствуя себя очень неуютно.
— Донхи, это моя мама. Она может тебя стебать и навязывать рецепты, а еще попытаться откармливать, — парень весело скалится, подавая девушке её кофе, на что его мать лишь смеется, поднимаясь.
— Мне пора на работу, милый, так что сегодня обойдемся без этого. А ты, Донхи, — она легко хлопает недоумевающую и очень неловко держащую свою чашку кофе барменшу по плечу, чуть не заставив ту разлить напиток, — не давай ему спуску. Он — мальчик активный, временами даже чересчур, но хороший. Веселитесь, детки! — и упорхнула, будто ей не под пятьдесят, а каких-то двадцать.
С одной стороны, Донхи была рада, что утро началось именно так. Не с неловких вопросов о вчерашнем, или почему они спали вместе, или еще что; несмотря на вчерашние откровения, обсуждать их девушка всё еще не была готовой.
— Выспалась? — Намджун сел рядом с ней, получил в ответ неопределенный то ли кивок, то ли отрицательное махание головой, и рассмеялся. — Покушаешь? Я горячие бутербродики сделал.
И как-то так всё вошло в колею.
Вот только щеки всё равно горят.
***
Когда приходит зима, а Донхи всё таскается в своей истрепанной и ничерта не греющей кожанке, Намджун снова начинает чувствовать дребезжание тонких нитей терпенья. Подруга упорно посылает его по известному маршруту, стоит только заикнуться о покупке им теплого пальто для нее, временами этот маршрут она разноображает интересными вставками и красочными художественными оборотами — не раздражался бы он так из-за её упрямства, даже сумел бы оценить и записать парочку изящных пассажей. Однако Донхи сердится, огрызается, временами даже рявкает и упорно отказывается приходить в гости, ограничиваясь редкими звонками и минимально экспрессивными сообщениями.
— Как она так может? — Намджун громко жаловался на судьбу их суровой компашке, потягивая пиво. Парни внимали с откровенным интересом: если в своей личной жизни затишье или стабильность, про чужие душевные метания послушать ой как хочется. — Я к ней со всей душой, а она мне… «Ок». «Отвали». «Нет». «Отъебись». «Ты меня задрал».
— А сегодня что-то писала? — живо интересуется Зико, ожидая драмы, и Намджун не разочаровывает: поднимает покрасневшие от грусти глаза и жалуется.
— Да. Сегодня она даже первой написала, — парни оживленно перешептываются, строя догадки, но Джун печально заканчивает. — «Не смей мне сегодня писать. И звонить. Я занята».
Парни сочувственно мугыкают что-то, подбадривающе стукают кулаками по плечу, и лишь Юнги философски замечает:
— Ты бы, может, и правда от нее отвалил?
— Хён! — намджуновому возмущению нет предела, но старший лишь улыбается и бросает лениво:
— Да успокойся ты. Она сегодня поехала по делам клуба, так что правда девочка занята. А ты истерики разводишь вместо того, чтобы самому работать и её поддержать.
Намджун обиженно сопит. Вдвойне неприятно, потому что хён, как обычно, прав.
***
Когда они наконец снова встречаются, на улице конкретные морозы, а Донхи всё еще в кожанке. Намджуну аж пальцы чешутся огреть дуру суицидную подзатыльником, а после затащить к себе домой, но девушка кашляет привычно бронхитно и низким, посаженным от хронической болезни и сигарет голосом просто говорит:
— Пошли к тебе. Я пожрать сделаю.
С ней это всё не вяжется, ну блин, мелькает в Намджуновом мозгу мысль, и он не спешит её прогонять.