— Ну да, — младший недоуменно моргает, никак не успевая найти смысл или ловушку в хёновских словах. — Она у меня вообще ни с какими брюками не сочиталась, а что?
— Так вот, — Юнги смешливо щурится, кивая и подзывая к себе привычным жестом барменшу, — представь себе её на твоей кровати в этой рубашке, — шкодливо ухмыляется, видя расширившиеся от удивления глаза Намджуна, и сладко продолжает, — незастегнутой. — Намджун громко сглатывает слюну, напрягаясь, а Юнги добивает его контрольным. — А под рубашкой этой персиковой ничего. Или… на одну пуговицу застегнута и с плеча сползает. Вариантов, впрочем, много, — и улыбается вдруг широко-широко, будто напроказничавший кот.
Намджун шумно сглатывает и обречённо стонет, представляя, еще и для полноты ощущений пару раз стукается лбом о столешницу. Подошедшая Донхи с подозрением на него косится, после одаривает вопросительным взглядом начальство.
— Решаем важное, — с десневой улыбкой делится Юнги, чуть ли не хлопая невинно ресничками, — любимой девушке после совместных ночей лучше отдавать рубашку или футболку? А то мнения разделились.
— Рубашку, — без сомнений говорит Донхи, даже ни секунды не раздумывая. Покрасневший до макушки Намджун поднимает заинтересованный, но с мутной поволокой лёгкого желания взгляд, и нет, конечно, Донхи не видит этого, задумчиво продолжая. — Персиковую свою помнишь? Ту длинную, на выпуск.
Юнги начинает тихо ржать. Намджун — милый добрый и пьяный от соджу и желания Намджун — вдруг с застенчивой надеждой интересуется:
— Хочешь ее одеть?
— Хочу ее стащить — фыркает Донхи, доливая Юнги виски, а перед остальными выставляет полные бутылки соджу. — Выглядит мягонькой и удобной, в такой спать или ходить — одно блаженство, на коже даже не чувствуется, будто и нет её вовсе.
Намджун очередной раз громко обреченно стонет и валится лбом на столешницу, уязвлено хныча.
Видение Донхи в этой чертовой рубашке не отпускает его даже во сне, и он уже не знает, чего ждать дальше.
***
Намджун точно не ждет звонка в дверь посреди ночи спустя неделю.
Донхи стоит под проливным дождем, выглядит хуже, чем мокрая курица с этими своими взъерошенными прядями, пропитавшимися влагой, и облепившей тело толстовкой. В её взгляде и то больше какой-то птичьей обреченности, чем здравого смысла, но Намджун не обращает внимания, просто впускает в дом и обнимает крепко, чувствуя, как собственные вещи пропитываются влагой.
Он в нее по уши, даже если Донхи — облезлая мокрая курица.
Мокрые вещи сменяются душем и большим банным полотенцем. Пижама всё еще подходит только для Синди (ну вот как он не заметил, что тыкнул не на ту программу?), так что Намджун, скрепя сердце, выделяет Донхи обычную оверсайз футболку приятного темно-синего цвета, а злополучную персиковую рубашку заталкивает вглуб шкафа, стоит ей лишь показаться из ряда выглаженной одежды, а после тщательно закрывает створки — котенок любит залезать внутрь и утеплять своей шерстью всё доступное, чтобы глупый человек не мерз. Перед дверью ванной замирает на секунду в сомнениях, но после вспоминает, что он — добропорядочный и честный молодой человек, так что лучше не врываться внутрь, а просто положить принесенную одежду на стул рядом с дверью.
Почему-то это всё кажется таким уютно-домашним, что на мгновение замирает сердце, а после снова заходится бешеным стуком, стоит мокрой руке высунуться из-за двери и пошарить вокруг в поиске одежды. Намджун отлично представляет себе её сейчас: мокрая, горячая — вечно моется в кипятке, лицо и шея покраснели, а волосы небрежно зачесаны назад пальцами. Капли воды стекают вниз по ложбинке и впитываются в мягкую ткань полотенца; почему-то вспоминается, как первые полгода знакомства Донхи дразнила его, называя «полотенчиком», и парень мягко улыбается, скрываясь на кухне. Вряд ли упрямая малышка успела поужинать на работе, так что надо откормить её, а после уже спрашивать о первой учебной неделе. Конечно же, они обменивались сообщениями… ну, то есть, Намджун бешено наяривал в надежде получить хоть толику внимания (на самом деле он переживал, что что-то пойдет не так), но Донхи упрямо держала оборону и привычно отписывала краткими односложными сообщениями.
Печалька, а?
Пока матушкино кальби разогревается в микроволновке, а чайник благодушно старается выплюнуть из себя всю воду, Намджун запоздало вспоминает, что автоматическое выключение не работает, так что приходится осторожно, вооружившись полотенцем и храбростью, снимать его с подставки и одновременно пытаться не заработать ожог. Донхи на эти манипуляции и пляски вокруг кухонной утвари с интересом взирает с двернего проема, скалится ехидно, зараза, и уже точно готовится ввернуть какую-то саркастическую фразочку, как тут чайник извергает из себя последний фонтан воды и наконец застывает.
Тишина на кухне стоит всего пару секунд, а после оба стабильно начинают хихикать.
— Намджун — покоритель чайников, — всё же фыркает Донхи и, обойдя лужу на полу, залезает с ногами на кресло, ненавязчиво интересуясь. — Меня будут кормить?
— До микроволновки дотянешься? Я пока уберу.
— Угу.
К большому удивлению Намджуна, Донхи сама принимается рассказывать об учебе, прикончив первую тарелку еды: всё хорошо, лекции скучные, но есть и интересные, на практике пока немного отстаю от других, но только потому, что нужно много тренироваться самостоятельно. Нет, никто не задирает, ребята в группе обо мне вообще не слышали, но относятся хорошо и с уважением; Тэхён на каждом перерыве меня находит, в дэнс-группу пока не совалась, потому что надо сначала влиться в учебу… И всё это — спокойным, мягким даже, что для нее редкость, размеренным голосом.
А потом контрольным в голову:
— Мать вчера приходила.
Намджун так и застывает с тряпкой в руках.
— Не знаю, откуда она узнала, что я поновилась на учебе, но итог один: выхожу я из последней пары, почти ночь на дворе, а меня ждут у входа, — Донхи вытягивает из кармана рюкзака свою неизменную зиппо и привычно принимается ею щелкать, кисло улыбаясь одним уголком рта. Намджуну кажется, что сейчас она готова что-то разорвать. — Прошлое догонит тебя, даже если ты будешь бежать быстрее, правда ведь?
— Что ей было нужно? — он вклинивается в монолог так тихо, как только может, но почему-то не покидает ощущение, что своими словами разбил какую-то совершенно непонятно откуда взявшуюся трещину. Донхи хмыкает, пальцы ловко постукивают зажигалкой по столу, и этот звук лучше всех других говорит, что что-то пошло совершенно не так.
— Ты же понимаешь, почему они сохранили все мои вещи? — Намджун неловко пожимает плечами. Конечно, парочка подозрений у него есть, но они же вообще не поднимали эту тему целых полгода, так что он разумно решает не озвучивать собственные мысли. Нет уж, если Донхи пришла выговориться, то ей необходимо предоставить для этого всё возможное пространство. Ответ его, тем не менее, ни капли не удивляет. — Они ждали, что я приползу к ним обратно, Намджуна. Верили, что буду умолять о прощении, лишь бы снова оказаться под теплым крылышком и в розовых очках. Даже не предположили, что я буду изо всех сил стараться выжить. Да, глупо, да, скатываясь в пучину самоненависти, скуривая по пачке в день, но стараться. Карабкаться наверх изо всех сил, коих у меня, несмотря на всю браваду, совсем не так много.
Намджуну почему-то кажется, что последнее предложение говорит ему о чем-то важном, но не успевает осмыслить, потому что барменша продолжает.
— В общем и целом, мать предложила — ну, то есть, приказала — вернуться домой, отбросить глупые мысли, пойти к психиатру, чтобы он излечил меня от гомосексуализма электрошоком, а после одеть розовую пачку, нарисовать пару картин с котятами и выйти замуж за папиного партнера по бизнесу, — на одном дыхании произносит, взглядом отслеживая малейшие изменения мимики отчаянно пытающегося выглядеть спокойным Намджуна. — Расслабся, я её послала, — хмыкает, и вот наконец парень понимает, что же казалось не так весь вечер.