— Так что, нуна? — Тэхён всё еще верит в собственное бессмертие, поэтому нагло и упрямо перелезает через нарисованную красным условную границу, и Донхи лишь вздыхает — горько, устало и так обреченно, что всё вокруг ей даже сочувствуют.
Через мгновение все уже сочувствуют Тэхёну, которого девушка взяла в «типичный нунский захват номер три», но не вмешиваются — сам заслужил. Так что пока художница привычно отчитывает тонсэна, тыкая его, будто щенка в лужу, в его же ошибки, остальные привычно разминаются или оттачивают движения. Донхи же по завершению воспитательного момента отпускает младшего, устало вздыхает и поворачивается к зеркалу. Ей всё еще не нравится то, как она выглядит — чересчур болезненно, если честно, но Тэхён прав: разобраться в происходящем и объяснить всё Намджуну необходимо, как минимум потому, что стоит уважать его чувства. Она уже составляет примерный план действий, продумывает свои слова наперед, рассчитывает несколько наиболее вероятных сценариев (почему-то отрицая саму возможность хэппи энда)…
Но, как обычно, всё идет коту под хвост.
***
— Ты меня хочешь что? — Намджун опасливо прикрывается руками, что выглядит невероятно смешно, учитывая, что звонок в дверь опять вытянул его из душа, так что на парне есть только хлопья пены и сползающее полотенчико. Донхи бы немного посмеялась с него, но до нее наконец доходит, как же это всё выглядит: прибежала посреди белого дня, почти что выбила дверь, пока лупила в нее изо всей силы, а когда ей наконец открыли, жарким горящим взглядом окинула не скрытую почти ничем фигуру друга и сладко выдохнула «идеально».
— Да не хочу я, а надо, — она наконец заливается краской и неуверенно чешет затылок. — Нам задали нарисовать что-то, где фигурирует мужчина, и сосредоточиться на анатомически верных пропорциях. Мне из головы вылетело, что это надо сдать до пятницы, так что ни с кем из моделей договориться не успела, а Тэхён слинял сразу же, как услышал «неподвижно сидеть пару часов». Ну помоги, а? Ну пожаааалуйста! — Донхи тщетно попыталась состроить глаза кота из Шрека, точнее, она-то думала, что успешно, но фыркающий смешок разуверил её в собственной неотразимости. — А я тебя свожу покушать говядинки, хорошо? — это был последний козырь, и если с Тэхёном он обычно работал, то вот Намджун… Кстати, а его Донхи пока не приходилось в чем-то уговаривать.
— Ну раз уж говядинка, то я соглашусь, — парень тихо смеется, потому что его комбинезончик опять подвисла, задумавшись о чем-то своем, и это выглядит невероятно мило. — Я хоть домыться могу?
— Да мне и так хорошо, — бездумно ляпает художница, но сразу же исправляется, увидев поднятые в вежливом недоумении брови. Ей лучше не знать, что где-то там, глубоко внутри Намджун сейчас переживает маленькую паническую атаку, вызванную этими словами и долгим оценивающим взглядом. — То есть, я могу и так, но боюсь, что ты замерзнешь.
Конец сентября. На улице всё еще держится гордых двадцать шесть градусов тепла, сама малышка примчалась в растянутой майке и широких шортах, внутри дома ни капли не прохладнее, чем на улице. Конечно, Намджун здесь замерзнет, ага.
— Тогда я в ванную, а ты пока располагайся, — юрист, пользуясь тем, что довольная согласием подруга тут же приступает к бурной деятельности внутри его холодильника (на учебе она вдруг вспомнила, что студенту нельзя быть гордым, когда дело касается еды, поэтому взяла за привычку подьедать запасы у Намджуна, в баре Юнги, дома у Тэхёна и даже выходить раз в неделю на ужины с Сокджином), ласково осмотрел её от макушки и до пят, оценил размеры притащенного с собой полотна и с ленивой улыбкой удалился в душ.
Оказалось, что после двух полноценных работ и двух подработок даже жесткий учебный график для Донхи оказался легким и почти ненапряжным. За почти три года впахиваний на почти изнуренном недоеданием, недосыпанием и хроническом бронхите организме она научилась обходиться максимум тремя часами сна в сутки, необходимым минимумом еды, четырьмя чашками кофе и пачкой сигарет. Сейчас же даже в самые жесткие периоды, когда все вокруг просто загибались от истощения, Донхи бодрым зомбячком радовалась тому, что она спит минимум четыре часа, кушает дважды в день, еще и любимым делом занимается. Учеба пошла ей в пользу: если раньше Намджун очень хотел предоставить подруге возможность пройти курс психотерапии, то сейчас, всё чаще видя её сияющее вдохновлением лицо, отодвигал эту мысль. Само собой, когда-то он предложит это Донхи, потому что как бы девочка не старалась, временами её все еще накрывает воспоминаниями, болью, обидой и разочарованием, но Намджун… Он даже не может осознать, насколько ему приятно, что в такие времена подруга не закрывается внутри себя, а идет к нему и пытается разобраться во всем.
Но… Намджун ухмыляется, зачесывая мокрые волосы назад пальцами, и подставляет лицо под поток воды.
Девочка смотрела на него сегодня не только как на модель.
И, чёрт его подери, если он этим не воспользуется.
***
Тэхён рассказывал, что когда Донхи входит в творческий раж, то спасайся, кто может. Намджун тогда похмыкал, согласился, потому что творческие люди реально страшные в порыве вдохновения, но целиком он не осознавал, что происходит с его подругой.
Донхи протаскала его по каждой комнате в доме, подбирала освещение, одевала, раздевала и переодевала бесчисленное количество раз, и всё это время она таскала за собой мольберт, сумку с художискими принадлежностями и два больших фонаря, которые, оказывается, нашла у Намджуна в кладовке. Короче говоря, они только минут сорок подбирали идеальное место, внешний вид и освещение, и под конец этого крестового похода по его, как оказалось, огромному дому, парень начал понимать, почему Тэхён так быстренько ускакал от своей нуны.
— Знаешь, что, — Донхи задумчиво постучала себя карандашом по губе, и Намджун с отчаянием заметил хищный блеск в её глазах. Неужели снова переход в другую комнату? Или ему опять надо иначе сесть? Донхи минут двадцать мучила его волосы, чтобы уложить их в художественном беспорядке, а потом еще и глаза заставила подвести, еще и пригрозила, чтобы не дай небо головой не шевельнул. Но услышав последующее предложение, почти что облегченно вздохнул. — А расстегни давай верхние три пуговицы на рубашке! Теперь немнооожко повернись ко мне, вот буквально на сантиметр, чтобы тень…
Она заливается краской почти в ту же секунду, потому что сейчас Намджун выглядит… невероятно. В той самой чертовой персиковой рубашке, которую Донхи так обожала, потому что она невероятно красиво оттеняет естественный цвет кожи Намджуна; в обычных белых брюках, которые замечательно подчеркивают сильные длинные ноги; откинувшийся на ладонях назад, со свешенными на глаза несколькими прядями недавно выкрашенных в серый волосы — он выглядел просто изумительно.
Совершенно.
И, черт возьми, ужасающе, неотразимо, крышесносно горячо.
Донхи нервно сглотнула, надеясь, что не успела выдать ни собственную нервозность, ни покалывающее пальцы возбуждение, и навела первые линии силуэта. Сначала дело шло туго — непослушные пальцы никак не хотели удержать карандаш, но после девушка наконец сумела втянуться в дело, и потом…
— Ты в курсе, — голос Намджуна почему-то звучит низко и хрипло, и от неожиданности Донхи жмет карандашом так сильно, что остро отточенный кончик ломается, а линия челюсти оказывается чересчур выделенной. Она вопросительно поднимает взгляд — и ловит совершенно безумный в ответ. — В курсе, что у тебя эта вена на шее пульсирует, будто сумасшедшая?