А Донхи-то уже хочется.
Как это объяснить — она даже не представляет. Наверное, в первую очередь потому, что Намджун слишком её бережет, он уже не однажды говорил, что будет ждать её.
Собственно, он и ждал.
— — Тринадцать лет. В Азкабане, — мычит себе под нос, перелистывая страницу, и ловит недоуменный взгляд Намджуна.
— Ты же Мураками читаешь, какой Азкабан?
— Да так, — фыркает смешливо, а потом уже нормально улыбается. — Фигня подумалась.
— А вот теперь мне любопытно, — Намджун скалится в ответ и нависает над девушкой, удобно умостившейся головой на его коленях. — Что там за тринадцать лет и Азкабан?
Донхи в кои-то веки вспоминает, как саркастично изгибать бровь, и ехидненьким тоном произносит:
— Да вот думаю, что мы знакомы три года, встречаемся два месяца, а ты меня вообще не хочешь.
Намджун смотрит на нее мгновение. Два. Три. А после расплывается в хищной ухмылке, разрешает взгляду за миг превратится в жаркий и обласкивающий, и лишь когда Донхи нервно сглатывает и пытается прикрыть глаза книгой, он упрямо её отбирает и просто смотрит. Она помнит этот взгляд, слишком хорошо помнит, как Намджун прижимал её к себе в своей студии, как его губы ласкали её так жарко и отчаянно, что последние капли ума сбегали прочь, а ноги превращались в желе. Конечно, они целовались за эти два месяца долго и со вкусом, но ни разу это не было столь всепоглощающе, пылко и чувственно, чтобы косточки куда-то исчезали из разомлевшего тела. Было нежно, чутко, бережно и так сладко, что не было никакого страха довериться, наоборот — желание упасть на кровать и разрешать делать всё-всё-всё.
— Показать тебе, — урчит низким голосом, и даже эта хрипотца пробирает до костей, особенно вместе с этим пылающим внутри глаз жаром, — правда это или нет?
Донхи нервно сглатывает.
Но в этот раз не от страха.
Совсем не от него.
— Думаю, я вел себя немножко не так, раз ты действительно не поняла, как я бы хотел… — начинает, но Донхи закрывает ему ладонью рот. Однако и это не очень спасает, потому что упрямый наглец лишь сладко целует её пальцы и безо всякого стыда ведет по ним языком.
— Я просто хотела пошутить, — быстро произносит, хотя понимает, что заалевшие щеки и пульсирующая венка на виске выдают её с головой. — Я знаю, что тебе… как ты ко мне относишься. Помню.
Намджун ухмыляется, это и чувствуется под пальцами, а еще знакомые морщинки появляются в уголках глаз. У Донхи сбивается дыхание, когда он своей рукой уверенно перехватывает её и, будто задумавшись на миг, дарит короткий поцелуй запястью. И ему бы на этом закончить, улыбнуться проказливо и ввернуть какую-то шутеечку, но…
По переплетению вен он скользит языком выше, обласкивает губами предплечье, задерживается короткими поцелуями по изгибе локтя, хотя для этого ему приходится неудобно наклониться. Дальше — по тонкой коже вверх, не оставляя ни единого сантиметра не заласканным, влажно мажет языком округлое плечо, покрывает поцелуями изгиб шеи, спускается на острые ключицы и на них же задерживается. Донхи прерывисто дышит, почти не шевелясь, и ей просто невозможно от того, насколько это чувственно, пылко, как сильно это показывает желание Намджуна — и его же великолепный самоконтроль. Ключицы покрываются сладкими и влажными касаниями то языка, то губ, и стоит им скользнуть на доверчиво подставленную шею, как с губ девушки впервые срывается тихий стон.
Она краснеет так, как никогда еще, особенно от того, что кожей чувствует улыбку довольного Намджуна.
— Тебе хорошо? — интересуется, и Донхи очень хочется стукнуть его коленом, но в бархатном голосе нет издевки, лишь искренняя забота и нежность. Она крепко зажмуривается, пытается спрятать лицо в чужих коленях, на что получает еще один смешок — и новый поцелуй. — Не надо от меня прятаться, я же совсем не страшный.
— А вот и страшный, — привычно ворчит, но звучит это почему-то по детски, так что парень уже, не скрываясь, смеется с нее.
— А на первый вопрос ответить? — продолжает подтрунивать, но Донхи в этот раз всё же пытается лягнуть его. — Эй, ты чего!
— Того, — фыркает, а после задыхается вдохом, когда чужие губы наконец накрывают её, целуя так влажно, жарко и просто идеально, что всё тело предательски слабеет. Теперь Донхи уже сама тянется вверх, приподнимается на локтях, а после и вовсе перелезает на чужие колени, обвивает пальцами чужие плечи и просто дуреет от обуревающих её чувств.
— Малышка, — стонет с лёгким отчаянием Намджун, целуя доверчиво подставленные ключицы. — Хорошая моя, сладкая, прекрасная малышка.
Донхи на это неожиданно краснеет, но парень не замечает, продолжая влюбленно выглаживать худое тело, наслаждаясь возможностью прикасаться к нему так — открыто, без любых уловок, не скрывая чувств…
— Моя прекрасная девочка, — шепчет, аккуратно подтягивая майку вверх. Донхи хмыкает в этот раз, но всё ещё ничего не говорит, разрешая Намджуну воплощать свои давние фантазии в жизнь, хотя она как-то упустила момент, когда её подхватили под бедра, перенесли в спальню и аккуратно уложили на кровать. — Такая сильная, такая пылкая, такая восхитительная. Как хорошо, что ты даже не осознаешь степень моего помешательства на тебе, — майка наконец поддается, и под ней привычно для Донхи нет белья, но Намджун к этому всё равно готов не был, поэтому ему приходится закрыть глаза и на ощупь прокладывать дорогу поцелуями вниз, обласкивая впалый живот.
— Малышечка, — шепчет Намджун, и Донхи от этого натурально хнычет, а после и вовсе пытается спрятать лицо в ладонях, стоит парню с весельем спросить. — Да неужели? Тебе столь сильно нравится, когда я называю тебя так?
— Заткнись! — моментально вспыхивает, пытается лягнуть в бок, но Намджун её ногу ловит, гладит бережно напряженное бедро и вдруг тихо-тихо, но чертовски заботливо говорит:
— Малышка.
Донхи дергается в попытке снова закрыть лицо, но он мотает головой и просит.
— Не надо. Пожалуйста. Пожалуйста, я так сильно хочу тебя видеть, я так давно хочу тебя видеть… Не надо закрываться от меня.
— Тогда заткнись, — ворчит смущенная и от этого очень чувствительная Донхи, но Намджун на это лишь весело улыбается и замечает.
— Как я могу молчать, хорошая моя? — Донхи упрямо сверлит взглядом потолок, но алые скулы отчаянно её выдают. — Я ждал два года, чтобы ты приняла меня, сладкая, после еще два месяца, чтобы ты разрешила себе хотя бы просто переночевать со мной в одной постели. Ты знаешь, сколько всего мне хотелось тебе говорить, но я не мог? Теперь мне просто жизненно необходимо это компенсировать.
— Прям уж жизненно, — так обижено говорит Донхи, что вся напускная коварность Намджуна вмиг исчезает и парень весело смеется.
— Да, — ласково-ласково, что снова хочется спрятаться, а после снова в его голосе эти низкие мурлыкающе-хрипящие ноты, — прям уж жизненно, малышечка.
На это Донхи совсем не находит, что ответить, а Намджун пользуется возможностью и коварно начинает стягивать с неё домашние джинсы, награждая каждый открывающийся участок кожи полцелуем. Девушка в этот момент решительно пытается вспомнить, как это вообще — думать, потому что, вообще-то, у нее тоже было очень много фантазий, включающих в себя её, Намджуна и кровать, но почему-то первое, что приходит в голову, это выпалить:
— Хочу поцеловать твои ямочки.
Намджун застывает, так и не дотянув джинсы вниз, и Донхи резко садится, с веселой ухмылкой ловит чужое лицо пальцами, царапает дернувшийся кадык ногтями и одним ловким движением отправляет свои штаны в полет на пол. Джун на нее смотрит почти что шокировано, и она упивается этим, мурлыча ему прямо на ухо:
— И это будет только началом.
Конец!