Дальше был обмен.
Теперь предстоит изгнание; что ж, это лучше, чем смерть. Нужно собираться. Время для решения, куда плыть, у него есть — ночь.
Всадники пробирались по склону, то и дело поднимая к лицу руку, чтобы защититься от веток. Низкорослые мохнатые кони с трудом преодолевали подъем — фыркали от злости, но слушались ударов пятками. Вдруг один из них повалился на бок, захрипел.
Успевший соскочить воин положил ладонь на загривок тарпана[38]. Потом резко взмахнул акинаком[39]. Жеребец дернул задними ногами и замер.
Второй тарпан ошалело покосился, всхрапнул. Пришлось слегка похлопать его по взмыленному боку, чтобы успокоился.
— Слезай, Токсис, — обратился степняк к раненому другу, — приехали. Дальше пойдем пешком, уже недалеко. Пусть конь отдохнет, попасется. Нам еще обратно возвращаться.
Помог ему спуститься на землю, обхватил рукой, а тот обнял его за шею, после чего оба медленно двинулись вверх по косогору.
— Брось меня, Орпата, не жилец я: видишь, сколько крови… Тавры нас найдут, рано или поздно. Это их горы.
Токсис дышал тяжело, сипло, каждое слово давалось ему с трудом.
Орпата настаивал на своем:
— Как сказать… У кого сила, того и горы. А капище все равно наше. Его мой отец ставил. Так что это гора сколотов. И точка!
Впереди показалась священная скала. Черной бездонной щелью зияло чрево Табити. Покрытые бурыми пятнами застарелой крови жертвенные камни окружали идола.
Ветер крепчал, над головой собирались тучи: похоже, вот-вот разразится нешуточная буря — обычное для Таврики[40] дело в это время года. Но завтра наступит день осеннего равноденствия — день смерти Колаксая, первого царя ско-лотов и супруга Великой матери, а значит, он почтит Табити даже под проливным дождем. Потомственный жрец ни при каких обстоятельствах не может пропустить этот праздник.
Уложив Токсиса под деревом, сучья которого унизывали разноцветные кусочки ткани, Орпата приступил к сооружению шалаша. Когда убежище было готово, он затащил друга внутрь.
Стрела вошла под ребра, но, кажется, не задела легкое. Пока Токсис, рыча, грыз обломок ветки, Орпата вспорол рану и вынул наконечник стрелы. Потом накрыл раненого дохой, а сам принялся готовиться к обряду: наломал буковых веток, нарезал тонких полос из коры тамариска.
Разрубив лошадиную ляжку на куски, сложил в мешок и подвесил на сук. Лошадь, конечно, — серьезная потеря, но ее смерть решала проблему с жертвенным мясом.
Из шалаша донесся стон Токсиса.
"На все ее воля, — подумал Орпата. — Табити великодушна, справедлива, всемогуща. Она любит нас, своих детей…"
Он осторожно расковырял каменистый грунт акинаком, чтобы извлечь из-под идола завернутый в промасленную тряпку арибалл[41]. В шалаше выдернул из сосуда пробку, зачерпнул густую мазь пальцами. Вдохнул резковатый, но приятный запах — ядреная! — отец сделал из трав и кореньев.
Намазав другу рану, залепил подорожником.
Вскоре Токсис заснул, задышал ровно.
Ночью разразилась гроза.
Хррр! Снаружи раздался жуткий треск, и в шалаш сквозь ветки ударил яркий свет. Орпата вскочил. На лице Табити играли отблески зарниц, отчего казалось, что она зловеще улыбается. Священная расселина дымилась, а вокруг разливалось розоватое сияние.
Он снова улегся, не спуская глаз с капища. Если богине угодно так проявлять свою мощь — пусть, жреца лишь охватывает благоговение.
На рассвете Орпата приступил к обряду.
Первым делом разжег священный костер возле идола Табити. Вскоре по склону пополз запах жареной конины. Он не боялся, что тавры заметят дым: в таком тумане его не видно. Куски мяса разложил на жертвенных валунах. Затем сунул в огонь буковые прутья. Сделав надрез на ладони, размазал кровь по лицу богини. Поцеловал холодный серый камень.
Пробормотал:
— Прости, что в этот раз без человеческой жертвы. Ты знаешь, мы еле ушли. Но я обещаю вернуться и принести то, что питает твое чрево.
Он уселся на землю. Начал наматывать кору на пальцы, бормоча вполголоса гимны. Сгибал и разгибал полоски, раскладывал их на ладонях, снова наматывал. Потом упал лицом вниз, вытянув руки перед собой.
Наконец, поднялся.