С тех пор как среди ветвей липы Мира заметила сову, в ее разуме сквозь гущу полного забвения начал просвечивать тусклый лучик сознания. Что-то ей смутно припоминалось, однако же, она не могла по этим крупицам воссоздать ничего конкретного. Лишь одно она знала наверняка: то, что этой таинственной птицы она боялась инстинктивно и неодолимо и что страх этот должен иметь более глубокие основания, нежели заурядное отвращение к несимпатичной твари. Она интуитивно чувствовала необъяснимую зависимость от пернатого пугала и была глубоко убеждена, что птица эта трагическим образом связана с ее судьбой. Страх Миры особенно усилился с той поры, когда однажды вечером, после довольно длительной прогулки, уже ступая на лестницу веранды, она внезапно почувствовала внутреннее повеление оглянуться. Воспротивиться этому приказу она не могла и повернула голову: прямо к ней по-воровски тихим летом подплывала сова, а потом обогнула ее в последний миг так близко, что почти коснулась ее щеки мягким крылом. Мира замерла от ужаса. Хотя она и не вскрикнула, но долго была вынуждена сдерживать бешеный ритм сердца и барабанную дробь пульсирующей в висках крови. Она вообразила себе, что эта встреча не была случайной, так как сова намеренно ее разыскивает и пытается навести ужас.
В другой раз снова, когда все общество сидело после ужина на веранде, с крыши, чуть ли не над самыми головами собравшихся, разразилось совиное уханье, после чего крылатая тень вырисовалась в лунном свете. Миру сотрясла такая сильная дрожь, что это заметили все. Тогда она призналась, что птица ее преследует и наполняет паническим страхом. Все шутили над этой суеверной тревогой, но когда смех совы повторно прозвучал в парке, один из мужчин схватил двустволку, пообещав Мире бросить под ноги ее врага. Но несмотря на долгие поиски, не смог ничего разглядеть среди листвы.
И так, пусть и не каждый день, но точно через один сова напоминала Мире о себе неожиданным появлением, вызывая у нее все больший страх. Ночами же она все дольше просиживала на перилах балкона или на подоконнике открытого окна, будто реализуя систематически задуманный план. Но об этом Мира не знала… Она лишь чувствовала себя все более утомленной, а ее страх перерастал в безумный ужас. Она боялась своей преследовательницы каждым нервом, однако же — странно! — тосковала о ней. Этот ужас таил в себе каплю мучительного, но неописуемого наслаждения. От призрачной тени, порой скользящей в тихом полете, загипнотизированные глаза девушки не могли оторваться. Что-то призывало, притягивало к той древней липе, но одновременно страх ледяным ознобом пронизывал поясницу и стискивал горло железными пальцами.
Мира обрела склонность к галлюцинациям. В абсолютной тишине ей вдруг чудилось, что она слышит сотрясающий голос совы, глаза которой, казалось, выглядывали отовсюду, а иногда содрогалась с отвращением, ощущая на лице легкое прикосновение крыла.
В последнее время ей также часто приходил на ум Януш, но это воспоминание всегда вызывало у нее угрызения совести. Лишь из-за нее, ее ветрености и нерешительности, кокетства и прихоти — сбитый с толку, прельщенный обещаниями, а в результате всегда отсылаемый ни с чем, Януш поступил на службу в армию, отправился на фронт и где-то в пинских болотах сидит в окопах и уже несколько месяцев о нем нет вестей. Жив ли он? А если погиб — то из-за кого? Мысль о смерти Януша и своей ответственности за нее была тяжким бременем для Миры и странным образом ассоциировалась в ее воображении с таинственной агрессивностью совы. В возбужденном разуме девушки постепенно формировалась жуткая в своей логике цепь причин и следствий и возникало предположение столь невероятное и вместе с тем чудовищное, что Мира никогда не отваживалась четко его сформулировать, но без устали в своем подсознании питала его, покуда оно не превратилось в отчаянную веру, терзающую ее душу. И все сильнее укоренялось непоколебимое убеждение, что должно свершиться что-то невыразимое, вестником чего является этот пернатый демон с зеленоватыми глазами.