Пока Фред говорил, Невилл, забытый всеми в вертикальном положении, покачнулся и грохнулся на пол, прихватив с собой стол, и разбив всё, что стояло на нём, а также половину лица.
— Невилл! — семикратно отразилось от стен «Дырявого котла».
Джордж вытащил его из-под обломков, Алисия попыталась остановить кровь, хлещущую из порезанной щеки. В суете никто не заметил как хлопнула аппарация и Фред исчез, даже не прихватив болтавшуюся на крючке мантию…
— Ему бы отрезвляющего, — посетовала Алисия. — Ханна, у вас тут есть что-то подобное?
— Понятия не имею, — чуть не плача говорила она. — Может, его в Мунго?
Как по волшебству, Невилл открыл глаза и заревел раненым медведем:
— В Мунго?! Рано мне ещё в Мунго, — с трудом поднялся, отпихивая от себя руки Ханны, и поковылял к двери, бросив на ходу: — Не дождетесь!
— Невилл!
Ханна бросилась вслед за ним, но тут раздался голос Тома:
— Аббот, стоять!
— Чего еще? — в негодовании повернулась она.
— Вначале наведи-ка тут порядок, а потом сматывайся среди ночи. А то не видать тебе ни работы, ни ночлега.
Казалось, Ханна готова прямо сейчас послать всё к Мерлину одним махом. Но хаффлпафское воспитание дало о себе знать. Она медленно достала палочку и вернулась обратно.
— Мы тебе поможем, — сказал Джордж, восстанавливая сломанный Невиллом стол.
— Сейчас за один миг тут порядок наведем, — присоединился Рон, убирая лужу из первосортного коллекционного огневиски, которое знавало самого короля Георга.
Ханна принялась собирать осколки, тихонько шмыгая носом.
Вдруг посреди ночи в опустевший бар влетела скоростная сова и бросила письмо в руки Рона. Он побледнел.
— Громовещатель? — изумился Ли. — Открывай скорее! Сейчас загорится!
Рон наспех сорвал печать и письмо неожиданно завопило голосом Гермионы:
— Где тебя носит?! Где вас всех носит?! Ты обещал быть дома в 10, я себе места не нахожу, Рональд Уизли! Джордж и Алисия, Мерлин вас подери, если вы тоже там – вы вообще знаете, что Флер не может уложить сразу четверо детей одновременно??? Если у вас нет совести, то должен быть хотя бы здравый смысл!
Затем письмо загорелось и растаяло горсткой пепла. Тут же пристыженные Джордж и Алисия, с негромким хлопком, взявшись за руки, аппарировали домой, наскоро попращавшись с застывшей компанией. За ними, наскоро и скомканно попрощавшись, вышли Ли и Кэтти, явно чувствующие себя крайне неловко и не понимающие, что им теперь говорить незнакомой в сущности официантке… Последними аппарировал Рон, он успел крикнуть что-то вроде:
— Извини.
Ханна осталась наедине с разбитыми бокалами, сломанной мебелью и разлитым виски. Без сил опустилась на уцелевший стул, и заплакала. Она не помнила, сколько так просидела, когда на её плечо опустилась морщинистая рука.
— Хватит тебе уже рыдать над пролитым огневиски, — попытался утешить Том. — И бегать среди ночи за пьяницами, которым до тебя нет дела, тоже не стоит. А то вон, — он кивнул в дальний угол, — закончишь как Филч. Давай-ка, приберись здесь, да иди уже спать. Поверь мне, старому дураку, если следующие десять лет ты будешь хорошей девочкой, тебе потом будет приятно об этом вспомнить.
Ханна кивнула, подняла палочку и тихонько произнесла:
— Репаро.
*
Ночью начался дождь. Влажный и тяжелый, он медленно, будто бы нехотя, опускался на землю крупными и грязными брызгами. Фред сердито покосился на зависшую казалось прямо над его головой тучу, и с досадой вспомнил мантию, болтающуюся на крючке в «Дырявом котле»… С другой стороны – мантия была бы не лучшим спутником в прогулках по магловским кварталам. Когда-то Фред бродил по ним в слепых и в общем-то глупых попытках случайно столкнуться с Мари. Сейчас же это в общем-то превратилось в пустую и бессмысленную привычку. Капли больно ударяли по носу, а на очки налипали цепкие кляксы воды, полностью закрывая видимость. Фред решил – может это и к лучшему и с радостью натыкался на все подряд – от случайных прохожих до дорожных знаков. Пару раз под его ногами даже грохотала водосточная труба, но не там, где он ее задевал, а выше. Из нее сыпался мусор.
И все же даже так идти Фреду нравилось Ночью можно было никуда не торопиться. Пока на улицах не было прохожих, а любопытные жители не выглядывали из-за занавесок, можно было насладиться этим мягким и размеренным, почти церемонным планированием. И все же сегодня он не должен был быть здесь – в китайских кварталах Лондона, где пахнет сушеной капустой, острыми соусами и дешевыми надеждами, он должен был быть дома, есть лакричные пироги и смотреть кино или сидеть шумной компанией в баре. Но он снова не смог, просто не смог остановиться – Филч, Ханна, Невилл, вся эта атмосфера и эти разговоры – все было один к одному…
Фред знал, в нем наверняка говорил алкоголь. На следующий день утром скорее всего будет болеть голова. Весь день по пятам его будет преследовать чувство, словно его голова — жестянка из далёкого детства, обычно прячущаяся на кухонной полке за как две капли воды на неё саму похожими банками, наполненными манкой и гречкой, в которую мама усердно складывала кнаты, и из которой сам Фред иногда таскал несколько монет, чтобы купить пару конфет. Но больше всего ему нравилось просто трясти банку и прислушиваться к звуку — набита она была так плотно, что монетки уже не звенят, а только отдаются приглушённым металлическим покашливанием. Банка тяжёлая, и голова наутро тоже будет тяжёлая, а пока… Пока Фред, уже изрядно продрогший, занырнул в ближайший ресторанный подвальчик.
Едва зайдя – Фред наугад ткнул пальцем во что-то цветное в обляпанном меню, чтобы занять неумно вьющуюся рядом словно сороконожку молодую с раскосым взглядом официантку. Присев у бара и расслабившись, Фред наконец успокоился – он сидел и раздумывал, что в его жизни пошло не так, что свой 30-летний день рождения он встречает с острыми куриными крыльями и машущим позолоченной лапкой игрушкой-котом.
Фред с потаённым удовольствием отмечал, что его внутренний голос начинает озвучивать мысли тембром Мари. И все же вызвать в голове ее лицо было всё так же сложно: он помнил непослушные волнистые волосы, почти медные в морозном солнечном свете; он помнил ее неровные зубы, — клыки чуть длиннее остальных; он мог точно нарисовать себе крапчатые глаза в обрамлении пушистых ресниц, отбрасывающих мягкие тени на высокие скулы; он отчетливо воображал себе яркий красный от помады рот, который невнимательный водитель легко мог бы принять за сигнал светофора.
Но собрать все в единую картину никак не выходило ни пять лет, н
и год назад, не выходит и сейчас. Так что, увидев эти непослушные волнистые волосы в какой-то сложной локонной укладке совсем рядом, он только усмехнулся – надо же, наверное и у Мари были бы такие же, встреть он ее сейчас – густые и усмиренные. Не среагировал он и на кажущиеся смутно знакомыми плечи в какой-то болотно-желтой рубашке. И только после тихого, едва различимого среди тысячи квакающих голосов поваров и официантов, ее «Можно счет?» Фред дернулся и весь обомлел. Пространство будто уступило, молча признавая свою ненадобность, и остался только темный тоннель, в конце которого была она, не очень заинтересованно ковырявшаяся палочками в лапше. И Фред замер.
Мари сидела и ковыряла палочками в почти съеденной лапше. Сегодня было 1 апреля – день рождения близнецов. Не то, чтобы Мари отсчитывала или вспоминала как-то. Но отрывной календарь и абсолютно глупые попытки коллег разыграть друг друга на работе, заключавшиеся в основном в замене чернил в ручке (они были черные, а стали… надо же! Черно-синие) и глупом хихиканьи, не давали вычеркнуть из календаря день рождения лучших друзей. Хотя вряд ли лучших теперь – снова эти громкие слова, уж они-то точно так не считают. Так вот как-то так, шаг за шагом и вышло – старые друзья побрели своей дорогой, новых так и не нажила. В Лондоне у Мари был только один родной человек. Старик-отец. Отцу было уже много лет. Пятьдесят… шестьдесят… семьдесят… — для Мари разница уже давно смазалась. Маленький, сухой, смуглый, обросший белой щетиной, он состоял из одних костей и обтягивающей их кожи.