Отец каждый день наливал ей, пришедшей с работы, чаю в железную кружку с отбитой эмалью. Он молчал, и Мари молчала. Он сидел рядом, и ей казалось, что две тоски тянут навстречу друг другу руки. В тоске было что-то тупиковое, неразрешимое. Нужен был кто-то третий, вмещающий и Мари, и отца ее, и их маленькую угловую однушку, и кипяток с ошметками накипи.
Дни превратились в солоноватый огарок. Так текла жизнь. Время листало календарь. Холодно и беспристрастно приближало зрелость, а затем и тихую старость.
И только лапша в забегаловке «У Фо» всегда была горячей и острой.
Мари вздохнула и закрыла глаза. Это было место, где она разрешала себе лечь на волны и покачиваться в море памяти как бумажный кораблик. В голове была цветастая лоскутная куча-мала из воспоминаний, обрывков слов и прикосновений, наскоро сшитая крупными и грубыми стежками.
День ото дня в этих воспоминаниях отличались разительно. Казалось, что они вырваны из совершенно разных жизней ни капли друг на друга не походящих Мари, и не находится ровным счётом ничего единого в этих днях, которые почему-то теперь выстроились в существующей хронологии, и нынешняя она вынуждена проживать их именно в таком порядке.
Но вдруг хронология покачнулась, падая к чертям, покачнулась таким простым и таким неожиданным сейчас для нее.
— Сова?
Мари зажмурилась. Фред. Никогда не могла бы перепутать их голоса. Даже друг с другом, не то, чтобы с чужими.
Он все что-то говорил ей, сам себя перебивая, хватая ее руки, водя ими из стороны в сторону, кружа. Он все говорил и говорил – о своей жизни, о Хогвартсе, о их сегоднящнем праздновании в «Дырявом котле».
Это все был для нее шум – ослепительный красивый шум, который просто нужен, чтобы заполнять пространство – чтобы не утонуть в пучине вращающегося, извивающегося вокруг них прошлого. Мари смотрела на Фреда невидящим взглядом – на Фреда, который … Который был все тем же за этими стеклами и ободками очков. Как будто они его и заморозили, оставили летать солнечным зайчиком по комнате. И казалось, что морщинки под глазами, растекающиеся по всему лицу, утратившие былую детскую топорщистость и пушистость волосы, щетина, переходящая в россыпь веснушек, и взрослое мужское тело – все это налипло на него за жизнь и стоит только хорошенько потереть под горячей водой его лицо как оттуда выступит знакомый ей Фред – дурашливый, несуразно стриженный и по подростковому худоватый, похожий на эльфа из сказок, который прячет вещи других людей, на самом деле очень умный и добрый.
И он казался ей таким смешным, таким невероятным среди всей это взрослой суеты вроде аренды квартиры, проблем с отсутствием высшего образования и унылой работы клерка. Он был Питером Пэном, рыжим, взрослым и щетинистым, мальчиком, который отказался взрослеть. Когда мы были детьми, мы думали, что все вырастем такими Фредами. А теперь Мари понимала… она вдруг стала той самой взрослой, которая раздражается, что дети слишком много фантазируют да и вообще испачкали только постиранные белые гольфы – она теперь видела реальный мир и то, что ей нужно сделать. И понимала, чуть не воя, что не стала Фредом. Она стала Перси Уизли, и это было нормально. Пыталась сделать лучшее, из того, что могла, чтобы выжить, берегла свои границы в этой суматохе, и не чувствовала себя за это виноватой перед младшей-ней. Быть Перси Уизли оказалось – вполне нормально.
Фред все еще сбивчиво что-то рассказывал, спрашивал, даже не получая ответа снова что-то рассказывал как вдруг… Мари аккуратно соскользнула с барного стула и, повесив на плечо какую-то потрепанную сумочку, явно намерилась направиться в сторону выхода
— Мне завтра вставать на работу и… было приятно увидеться.
. Фред тут же перегородил ей дорогу, пылко размахивая руками.
— Нет! Нет, ты не можешь уйти! Не сейчас. Я нашел тебя, я так долго тебя искал… Ты наоборот должна сейчас развернуться и пойти со мной и…. Наша банда должна быть в сборе снова сегодня! Особенно сегодня! Ты только подумай, как все обрадуются, Джордж, Алисия тоже обязательно, и Ли Джордан.
Мари вздохнула глубоко, будто и Фред и эта кафешка и весь мир вообще были для нее – не больше, чем какой-то мыльный пузырь, который забавно вертится, отдаляясь куда-то в небо… Вздохнула и подняла на него взгляд. Фред со всей силы наделся рассмотреть в нем что-то, что угодно – хоть ненависть, хоть обиду на него. Но глаза ее, хмурые перепелиные глаза, выражали только усталость.
— Банда? Знаешь, что для меня эта компашка, Фред? Вот из кого она состоит – женатая пара, которая ждет третьего ребенка и которую я больше не увижу, мои школьные друзья, которые узнали, что я сквиб и теперь будут сочувственно смотреть этими своими сопереживающими глазами, а еще, конечно, парень, с которым я могла бы быть счастлива до конца своей жизни рядом с прекрасной волшебницей-женой, а теперь капитаном команды по квиддичу, мой любимой, черт возьми! И сквиб, который трудится в адвокатской конторе, пьет кислый кофе утром и копит деньги на подержаную машину и лечение отца. Кому в своем уме придет назвать эту группу людей бандой???
Фред взрывается – он понимает, это последний шанс. Пусть он ей не нужен, это ничего, это, черт, ничего! Сколько вещей она раньше таскала в своем рюкзаке просто потому что не решалась, забывала или просто ленилась выбросить. Почему он, Фред, не может быть хотя бы одной из таких вещей?
— О… Ну и что теперь, Мари? Это все закончится? Наша дружба закончится? Я только нашел тебя, а ты хочешь снова уйти?
Фред сжимается, словно в ожидании удара, жмурится так, что на обратной стороне век расцветают и в одно мгновение умирают неоновые цветы. У них кислый запах, металлический привкус, и трескучий, электрический звук, когда они распадаются ослепительными искрами.
Она прикладывает свою прохладную почти стеклянную руку к его горячей щеке и Фред вспоминает ее свадьбу, щека будто плавится и растекается от ее прикосновений. Но Мари улыбается, Фред видит, ей тоже горько – как горчит хороший кофе, так и сейчас горчат ее слова.
— Никогда не будет так, как раньше, Фредди. И не может быть. И … это не должно быть чем-то грустным. Так много прекрасного случилось и так много прекрасного сейчас происходит в нашей жизни. Мы должны быть благодарны за это. Но… то время, когда мы с вами зависали в квартирке над магазином, были молодыми и глупыми… Это кончилось. И мне нужно идти… Спокойной ночи, Фредди.
Мари говорит тихо и печально, и это её тихо и печально внезапно остро резонирует у Фреда где-то на уровне диафрагмы, не давая ответить, давая только эхом повторить, смотря, как она, не оглядываясь, бежит в сторону выхода…
— Спокойной ночи.
Мари кутается в пальто. Нужно успокоить свой организм – посчитать, почитать про себя стихи, что там еще советуют… Завтра снова начнется ее самая обычная, магловская жизнь, в которой нет таких глупых случайных встреч из мыльных опер, нет Фреда Уизли, Джорджа и Алисии, нет Ли Джордана. В ней нет никого и ничего. Мари думает – в ее жизни нет им места, а про себя горько понимает, это ей нет место в их…
Но тут из все еще светящегося уже несколько лет прошлогодними новогодними огоньками входа в китайский ресторанчик выбегает силуэт – не сразу Мари понимает, что это Фред. Она его и у бара не сразу узнала – белая идеальная рубашка, роговые очки… он выглядел бы очень солидно, если бы не так сумасшедше – оправа чуть покосилась, у рубашки не хватает пары пуговиц, а галстук с фирменным «ВВВ» перекрутился вокруг шеи. Фред кричит ей, машет, чуть ли не спотыкается в попытке ее догнать, хотя она и не идет вовсе. Стоит и хохочет, почему-то это так смешно, а Фред похож на анимированного персонажа, смешно перепрыгивает через лужи и пробирается сквозь дождь, пытается перекричать его холодные потоки и гудящие водосточные трубы.
— Стой, Мари, ты должна знать, мне плевать на магию, слышишь? Мне плевать на все – на магию, на Энджи, на магазин! Просто приходи, просто вернись и поздравь меня с днем рождения!!!