Круглые желтые фонари лежали между веток. Один из них, ослепительно яркий, шарообразный, запутался в ветвях и казался сияющим яблоком. И, Фреду казалось, он даже видит как мелкие мошки танцевали рил вокруг него. Фред решил весь состредоточиться на этих мошках – у него будет много времени, чтобы изучить все их пируэты… Опять, снова он тут. В памяти всплывают лица, которые он видел раньше. Это уже не только Мари. Вернее даже в меньшей степени Мари. Члены семьи, одноклассникии даже те, кто ушел совсем. И когда Фред стоит здесь, они встречают его волной его опыта. Это очень приятно, но Фред теперь точно уверен – это закончится, и все же видимо прав был этот мир – не стоит задерживаться в прошлом. А что касается будущего, то, благодаря Мари, он его больше не боялся: будущее будет таким, каким он его захочет, и кто может сказать, что этого может не случится? Кто рискнет сказать, что фантазии могут не сбыться? Ведь будущего не знает никто...
Фред и сам не знал, что заставило его обернуться. Как и тогда, когда они улетали из Хогвартса, столько лет назад – но однажды обернувшись, он уже никогда не мог полностью смотреть вперед. У расшатанной и ржавой двери, державшейся на паре катушек, стояла она.
Она. Со стриженными до плеч волосами, в волне которых только угадывались прошлые кудрявые вихры, в теплом свитере под горло, домашнем белом свитере с поеденными молью участками, прикрытые длинным бежевым плащом. Мари стояла и высматривала его на этом парапете, слегка щурясь и переминаясь с ноги на ногу. Видимо, время не пощадило и ее зрение, она хмурилась и слегка косила глаза… Как только их взгляды встретились – улыбка расплылась по ее лицу как вода, которую плеснули сгоряча. Она крикнула ему, вставая на краюшек балкона и медленно, хватаясь за железяки, зашагала в его сторону.
— Без магии сюда забраться не так-то просто, знаешь ли….
Фред чувствует, что воздух внутри будто сдулся. Она пришла. Всё такая же угловатая и нескладная, всё те же узкие маггловские штаны обтягивают тонкие ноги. Она выглядит одновременно молодой и взрослой. Подползает к нему, на выдохе отцепляется от балки и так же мертвенно хватает его куртку, опускается на коленки рядом и смотрит прямо в глаза. А потом не удерживается и ногтем стучит по стеклу линз. Как в окно иногда стучатся – мол, выходи, Фред Уизли…
— Фредерик Уизли, вот уж никогда бы не подумала, что ты будешь носить очки. Ладно Джордж, но ты!
Фред теряется… Кажется, когда он начнет говорить – из его рта полетят мыльные пузыри или вовсе, голос будет как у маленького мальчишки, которые весело шелестят обертками в магазине. В таких мыслях рождается самое глупое, что можно ответить сейчас ей…
— А может я и есть Джордж. Пришел сюда, чтобы тебя передать, что Фред умер в муках ожидания и все что от него осталось – скелет, вечная память да магазин приколов...
Уже в конце фразы его голос теряется, Фред хочет ударить себя по лбу – ну и чего он несет… Но Мари не обижается. Она в общем-то никогда на него не обижалась, хотя и стоило, даже когда они придумали тот несусветный розыгрыш с золотыми рыбками или когда опоили ее Амортенцией. Мари, смеясь, толкнула его в плечо, и Фред тоже уверенно захохотал, шутливо выставляя вперед руки.
— Интересно, почему это ты так уверена, что я не Джордж? Столько ведь лет прошло! Ты не можешь точно знать, Мари Сарвон!
Мари повела плечом.
— А я и не знаю! Наугад говорю и все.
Фред смеется, в его смехе нотки узнавания и сам смех не такой как обычно – это скорее горький вариант той школьной усмешки, запылившейся на полке.
— А ведь тогда ты так же ответила… На первом курсе, когда я тебя позвал раскрасить Миссис Норрис.
— Ну уж нет, это я сама придумала ее покрасить! Фред… А почему ты позвал меня тогда, а? Позвал с вами? Я ведь уверена, что это был ты…. Жалкое зрелище, верно? 35-летняя женщину волнует то, почему на нее, не первокурсницу уже как лет 100, обратил внимание мальчик со старших курсов…
Он рассмеялся и пожал плечами, раскачиваясь на краю Лондона.
— Сам не знаю. Иногда наши лучшие решения лишены всякого смысла...
И вот уже они сидели, вспоминая былое.
Под грузом времени факты расплющивались и теряли форму, перемешиваясь со снами и химерами. То, что мы когда-то сказали и сделали, переплетается и путается, смешиваясь с тем, что мы собирались сделать или сказать.
— А помнишь, вы пытались бросить имя в кубок? У тебя была тогда такая роскошная борода! Не понимаю, почему это ты сейчас такую не носишь!
— А того попугая под Хогвартсом? Вот уж бррр, я тогда, конечно, тебе не говорил, но порядком испугался!
— Точно! Вы меня спаcли тогда… И где твоя феска??
— То спасение – ерунда, лучше вспомни как мы с Джорджем взорвали унитаз, а ты пыталась прикрыть нас от МакГонагалл?
— А тренировка, ты это помнишь? Я упала с метлы, а ты хотел меня удержать, и мы свалились вместе! Нам от Хуч тогда влетело!
— Зато мадам Помфри положила нас на соседние койки, и мы всю ночь рассказывали страшилки.
— Это ты специально меня пугал, чтобы потом провожать до спальни!
— Я — провожать тебя? Зазнайка! Ну, конечно, специально!
— Я так и знала, олух! Мне потом неделю Кенсингтонский вампир снился!
— А сама-то? Забыла, как чистила прутья метлы и случайно ударила меня древком прямо… Эй, чего отвернулась? Мари, ты нарочно!
— Извини, я на тебя разозлилась, ты тогда сказал, что девчонки не умеют играть в квиддич, и мы продули из-за меня!
— А ты помнишь Святочный бал?
Фред все это помнил, помнила и Мари и они смеялись, неудержимо и громко, смеялись неприлично, прогибаясь и прикрывая рот рукой. Фред помнил, как сильны и прекрасны, как счастливы и полны надежд они были уже почти двадцать лет назад. Какие острые были у них зубы, какие ясные глаза. Как много у них, семнадцатилетних, еще оставалось времени. Жизнь человеческая длинна. Огромна. Она не заканчивается ни в сорок, ни в пятьдесят, и, если повезет, есть крепкие шансы прожить до восьмидесяти пяти. Это мы, мы же сами за каким-то чертом все время делим ее на отрезки, на «до» и «после», на «еще не время» и «уже поздно» и переживаем конец всякого этапа так, будто репетируем собственную смерть. Мы пугаем себя сами, а после, визжа от страха, бежим друг к другу за утешением. И не боимся теперь, только собравшись вместе, без чужих; потому лишь, что двадцать лет назад условились друг другу не врать.
Мари обнимает его, обхватывая руками, через слои теплой и толстой одежды – как обнимаются поставленные рядом плюшевые игрушки. Пока она скользит кончиками пальцев по ткани, впитывая в себя почти стершийся рисунок-елочку, перед внутренним взором вспыхивают эпизоды прошлой жизни, заставляя стыдливо спросить.
— Почему ты тут? Почему ждал, Фред? Почему не бросил эту идею, когда я не пришла в первый год?
— Почему? Да пустяки потому что. Мы ведь друзья, мы… Двадцать лет – это очень много, это целая жизнь. Ты же знаешь сама. У нас не будет других друзей.
Он шутливо пнул ее в плечо кулаком. Мари же сложила ладошки и подняла на него свои крапчатые перепелиные глаза в морщинистой паутинке. Он щелкнул ее по носу.
— Знаешь, а ведь люди оправдывают ожидания, если в них верить.
- А.. ты помнишь… Помнишь, Фредди, ту мелодию, что ты сочинял, когда учился играть на гитаре? Я ведь дописала слова. Я наконец дописала слова, как обещала.
Она неуклюже приподнялась и запела, смотря на него в упор – она пела то, что не могла просто сказать. Пела то, что должно было все объяснить и извинить за все эти годы.
Фред смотрел на нее во все глаза. Это вечная удивительная загадка, как одна и та же женщина раз за разом сводит нас с ума...
Нашим детям всегда будут рассказывать
Романтические баллады о далёком прошлом.
Наш “виновный” век придёт и уйдёт,
А наши давние мечты всегда будут жить.
Останься со мной,
Ты – мой лучший друг.
Всю мою жизнь,
Ты им всегда был.
История проползла через них, тяжелая, как ледник. Наваливаясь и ломая их кукольные домики, их маленькие нелепые жизни. Она раздавила их родителей, а следом по инерции раздавила и их.