Мари вежливо улыбнулась. История была забавной — она понимала это, — но и вполовину не такой смешной, как демонстрировал Фред! Он что, собирается все их истории сегодня Эйдану рассказать? Он что, не угомонится до самого отъезда поезда? Так будет все следующие года, когда они будут провожать детей в Хогвартс?
Мари сама себе не решалась признаться, но все стало несколько иначе. И с Фредом, и с «Умниками Уизли» тоже. Шумная толпа школьников, продефилировала мимо по перрону. От них пахло жареной тыквой с беконом, лаком для метел, совиными перьями, свежим пергаментом и шоколадками с самыми разными начинками. Запах Хогвартса. Они обсуждали, что уходит на пенсию профессор Трюк, что кусачий учебник Хагрида съел чью-то жабу и что у драже Берти Боттс появились новые вкусы. Но Мари не стала прислушиваться. Почему-то все это оставило ее равнодушной.
Ее сын ехал в Хогвартс, в новую жизнь. А для Мари прежняя жизнь подходила к своему естественному завершению —Вы приходили сюда мальчишкой, а уходите мужчиной. Взрослым. Или, по крайней мере, на пути к взрослению.
А что стало со всеми остальными мальчиками и девочками, с которыми она ехала впервые на этом поезде, теребя в руках новенькую широкополую шляпу и готовясь поступать на Слизерин? Куда они все пропали? Некоторые приходили на званые ужины и пили с ней сливочное пиво, слушая как она поет и Фред играет на гитаре и рассказывая последние новости? А где остальные? Запутали следы и ушли работать в отдел тайн? Посвятили себя браку и детям? С головой ушли в работу и рано ложились спать? Ей не суждено было знать.
Мари знала только, что ей будет не хватать многих хороших моментов. Тех мгновений, когда она спускалась по перемещающейся лестнице на какой-то урок, а настроение поднималось от мысли, что потом они с близнецами пойдут в запретный лес, ловить светлячков для зелья, от которого у слизеринцев будут зубы сверкать всеми цветами радуги, и пот выступал под шерстяной мантией, и ее переполняло острое ощущение принадлежности ко всему этому. Но Мари не могла обмануть себя. Жизнь, которую она прежде знала, не просто была на исходе, она окончательно ушла от нее. И, хотя внешне ничего не менялось – она все так же каждый день держала в руках свежие упаковочки удлинителеей ушей и канареечных помадок, но на все это теперь приходилось смотреть будто свысока. Наверное, все изменилось не тогда, когда она впервые подняла палочку и не смогла наколдовать даже репаро, а именно сейчас.
И, ожидая, пока Хогвартс-экспресс отъедет от станции, Мари чувствовала, как ей повезло. У нее был мужчина, которого она любила, был ребенок, которого пора была отпустить в новый огромный замечательный мир, и ребенок, которой только должен был появиться на свет, и своя собственная маленькая семья. Все станет проще. Фред уже вернулся из поезда и теперь стоял рядом, приобнимая ее и аккуратно про себя невербально, чтобы она не заметила, наколдовывая согревающее заклинание. Конечно же, она заметила, но эта волшебная забота давно не воспринималась в штыки. Он тем временем пытался ее как-то разговорить, сетуя, что при них вагоны были больше и просторнее. Но Мари не слушала.
— Как ты думаешь, что лучше? — вдруг спросила она у Фреда, — Никогда не меняться, оставаться всегда тем же самым человеком, каким ты был в подростковом возрасте, — или вырасти из всего этого и достойно состариться?
— Мы никогда не состаримся, — улыбнулся ее муж, — К тому моменту, как мы начнем стареть, уже изобретут средство от старости.
Мари уставилась на его седеющий рыжий висок, затем отвела глаза. Она любила Фреда, но иногда он просто выводил ее из себя. Настоящая ли это любовь? Или что-то другое? Оставалось ли в истинной любви место для раздражения? Или это была иная любовь, угасшая и ослабевшая? А может и вовсе дружба? Проблема заключалась в другом. Она не могла не задавать себе вопрос: интересно, а как бы все обернулось, если бы она осталась с ними, с теми?
Она скучала по Тео, по его холодной доброте и благородству, по запаху того самого одеколона – хвойный лес, фиалка и мускатный орех, по книгам и по стихам, которые он ей читал. Она скучала по его черным волосам, по гордой и ровной осанке, тонким пальцам, по глазам цвета холодного озера и по магловским сигаретам, которые он курил. По черной мантии, накинутой на черный плащ. Скучала по той немаловажной детали, что он никогда не упоминал школу и взрывание туалетов.
Мари скучала даже по Драко Малфою, несмотря на всю нелепицу и весь ужас, которые между ними были. Потому что в свое время она любила его и всегда любила так, как никогда не любила ни Тео, ни Фреда.
Мари могла бы быть счастлива с любым из них. И была. По крайней мере, некоторое время. Они все были по-своему потрясающими мужчинами, и она им нравилась. Может, даже больше, чем Фреду. Мари знала, что она его тоже раздражает. Любить — это не одно и то же, что нравиться.
Интересно, на сколько процентов мы сами выбираем человека, с которым в итоге оказываемся, и на сколько процентов все это — чистая случайность? Вот в чем заключалась загвоздка! Вокруг вас было полно людей, которых вы могли полюбить, если момент был подходящим, и если вам выпадал шанс, и если вы уже не дали обещание кому-то другому. Казалось, все решал случай.
Но Мари строила все свои мечты вокруг мужчины, который стоял сейчас рядом, а внутри у нее рос его ребенок, и она должна была следовать своим мечтам и довести их до логического конца. Затем Фред поцеловал ее в макушку и улыбнулся, и знакомые чувства охватили все ее существо с прежней силой. Может, в конечном итоге все будет хорошо. Может быть. Мари вздрогнула, когда раздался свисток к отбытию, и поняла, что в любом случае останавливаться уже слишком поздно.
Мари посмотрела на Эйдана, как он коротко помахал ей из окна и отвернулся показывать парочке мальчишек вытряхнутые из кармана мантии кровопролитные конфеты, улыбнулась и со страхом подумала, какой же он красивый. Как объяснить любовь? Сжать рассказ о ней в две минуты, в четыре? С чего начать? Например, в два у него вдруг выросли кудри – тяжелые, гладкие, в которые можно было просунуть палец. А если он вдруг плакал, Мари всегда готова была заплакать вместе с ним, всякий раз, даже если причиной слез была какая-нибудь незначительная мелочь, как будто граница между ее телом и его еще не окрепла, и все, что мучило одного из них, переливалось другому легко. Просачивалось, как через пористую мембрану. У них был общий контур, один на двоих обмен веществ. Стоило ему заснуть, у нее начинали слипаться глаза. Она знала, что потеряет его. Она потеряла всех: сначала младенца, драгоценного и хрупкого, который в розовой от марганцовки воде сразу превращался в скользкую рыбку. Потом улыбчивого малыша с мягкими щеками, шатко бегущего к ней, раскинув руки. Сейчас, прямо в эту секунду, она теряет тощего подростка, который уже не выносил ее прикосновений. Он снова вот-вот исчезнет, а вместо него появится другой, которого она пока не знает, и опять не заметит, как это вышло. Просто будет любить их всех, своих будущих непохожих сыновей, которым двадцать восемь, или тридцать пять, или сорок. Лохматых и лысых, женатых на какой-нибудь дуре, худых и толстых, разведенных или счастливых, целующих своих новорожденных младенцев в пятки – любых. Безо всяких условий. Конечно.
Со вторым свистком поезд тронулся и покатился по рельсам от станции. Искрящиеся огни города для Эйдана вскоре сменятся мягким полумраком плодородных полей, а затем величественной громадой замка и он испытает тот самый цепенящий душу, концентрированный и тягучий восторг, который бывает только однажды. А они вдвоем с Фредом так и останутся где-то в туманном и немного солнечном Лондоне.
Фред взял ее за руку и сплел их пальцы. Они медленно направлялись к выходу с платформы, окутанные последними днями лета, прямо как Сидни Пуатье и Тони Кертис из фильма «Скованные одной цепью» или как фигурки жениха и невесты на свадебном торте.