— А я летом к вашим на судно попрошусь, — Цыбаки любил поболтать, — хочу учеником штурмана походить. У нас так — чем больше вод знает штурман, тем он ценнее. А мы к вам часто ходим.
Аль стиснул зубы. Во-первых, разговаривать, когда вонь комом в горле стоит, не очень приятно, а во-вторых… Что он мог сказать про лето? Даже если попросится, вряд ли его отпустят на судно учеником. Его практика уже согласована и будет проходить во дворце. Третий, правда, обещался взять к себе, но последнее время Асмас притих, и его подчиненные от скуки и бездействия уже не знали, куда себя деть. Лифгана отбивалась от калкалосов, решая, кем они могут пожертвовать, ибо ключевые фигуры заговора сидели на самом верху и отдавать их крылатым никто не собирался. Исполнителями же чешуйчатые не удовлетворились. Братья делали ставки, кто кого додавит, добавляя ехидно, что на каждого менталиста найдется свой, более сильный с чешуей и крыльями. И обмануть калкалосов им вряд ли удастся.
Тихий шепот вплелся в плюханье жижи в носилках, и Аль ощутил, как внутри проснулся инстинкт. Какой идиот попрется вечером на Вонючку в самое время отработки?
Аль, позабыв об запрете на магию, размышлял о том, что неплохо бы под прикрытием щитов подобраться к шептунам, да послушать о чем речь. Но тут носилки резко дернуло вперед, повело вбок. Цыбаки исчез из вида, чтобы через мгновение с громкой руганью изобразить отчаянный пируэт, спасаясь от рухнувших на землю носилок. Жирные капли разлетелись по сторонам.
Аль застонал — форма! — но ручки не отпустил. Мышцы свело от напряжения. Плечи заныли. Аля повело под тяжестью наклонившихся носилок. Он стиснул зубы, удерживая вонючий груз от падения.
Выругался. Да, чтоб этого такийца огонь пожрал!
Выдохнул, когда носилки встали на землю, плеснув второй волной за край.
Со стороны кустов послышался торопливый звук шагов. Потревоженные шептуны спешно убирались прочь. Аль досадливо поморщился, оглядел штаны, китель, но в тенях подступающей ночи было сложно оценить урон.
— Прости, — Цыбаки поднялся, осторожно ощупал ногу, покрутил стопой, — о камень запнулся. Я в сумерках плохо вижу.
— Почему раньше не сказал? — рыкнул раздраженно Аль.
Такиец виновато развел руками.
— Ладно, — отмахнулся Аль. По краю прошли. А то пришлось бы возвращаться и заново наполнять носилки. Обидно, что не увидел, кто в кустах прятался. С другой стороны, как бы он к ним без щита безмолвного подобрался?
— Я пойду первым, — Аль обошел носилки, обернулся к Цыбаки, предупредил: — Под ноги лучше смотри.
— Смотрю, смотрю, — клятвенно заверил тот.
Следующие десять минут они шли молча. Удушливая вонь настраивала на мрачный лад, не спасал даже пламенеющий — к морозу — закат над горами и первые проклюнувшиеся звезды на небе.
— Слушай, брат.
Аль чуть сам не растянулся от такого обращения и мысленно пожелал такийцу заткнуться.
— А цветы здесь достать можно?
Шестого накрыло странным чувством. Вечер. Парк вокруг цепенел от подступающего ночного мороза. Руки стыли даже в толстых перчатках. От вони слезились глаза, комок застрял в горле, мешая глотать. Он бы понял, если бы такиец спросил о выпивке, дабы смыть вкус отработки. Но цветы⁈
— Тебе какие? Курить? — попытался пошутить Аль.
Сзади фыркнули.
— Те, что курить, у вас не достать, — самоуверенно заявил Цыбаки и пояснил: — Мы их не продаем, самим мало.
Занятно, — подумал Аль. Надо бы уточнить у Третьего, что за хитрые цветы курят на Такии, да еще и ни с кем не делятся.
— Мне те, что женщинам нравятся. Я в оранжерею заглядывал, но там хилые какие-то. Да и погнали меня оттуда быстро.
Аль развеселился.
— Ты еще легко отделался. Вот если бы сорвал эти хилые цветочки, три дня ходил бы и чесался.
— С чего это? — изумился Цыбаки. — Ядовитые?
— Нет, ценные. И наказание за порчу — воспитательная почесуха. Очень неприятная вещь.
Цыбаки потрясенно замолчал.
— Но в городе же цветы продают? — выдал он минуты через три очередную идею. — Обычные? Без почесухи?
— Тебя не пустят.
— Знаю, — с досадой протянул такиец и попросил проникновенно: — Но ты ведь поможешь, брат? Ветром клянусь, в сторону твоей женщины я даже смотреть не буду.
Аль закатил глаза. Вот умеют такийцы, что и говорить, в душу влезть своим дружелюбием. Не зря Второй к ним сбежал. Такому «брату» отказать… Непросто.
— Цветы тебе зачем? — уточнил.
— Отплатить хочу, — не стал скрывать Цыбаки, — она мне короткую дорогу показала, чтобы я не опоздал на тренировку. Со мной прошлась, хоть ей в другую сторону надо было. Сама на занятие опоздала, так что я в долгу. Цветочки — это же не запрещено?
Звучало правдоподобно, но уточнить у дежурных, может, заметили чего, стоило. Верить на слово Цыбаки Аль не собирался. А что касается его просьбы… Цветы не входили в список запрещенных предметов, а вот общение с противоположным полом… С другой стороны, как огонь не стереги…
— Я подумаю, — пообещал Аль.
— Спасибо, брат! — обрадованно заколыхались носилки, и Аль предупреждающе зашипел.
— Это что такое? — Кайлес смотрел на букет с такой неприязнью, что Дальяра прижала цветы к груди, защищая.
— Принесли. Точнее оставили.
— И кто? — глаза декана потемнели, на лице проступило что-то хищное, и Дальяра на всякий случай отступила.
— Он не представился. А в записке…
Кайлес требовательно вытянул руку, и Дальяра, не став возражать, отдала записку мужу. В голове промелькнул ворох мыслей от «неудачная шутка» до «а вдруг что-то опасное». На память пришло нападение на факультет, убийство кролика, и Дальяре стало страшно.
Муж хмыкнул, дернул уголком губ. Прочитал вслух:
— Лучшей преподавательнице Асмаса.
Почесал подбородок. Задумался.
— Занятно, — выдал он, наконец, убирая записку в карман. Посмотрел неприязненно на цветы, но Дальяра протестующе прижала букет к груди.
— Ладно, я разберусь, — пообещал Кайлес, выходя из комнаты.
Парой часов спустя. Третий тэорат.
— Что значит, ты ничего не будешь делать? — Кайлес сорвался-таки на крик. — Моей жене какой-то урод дарит цветы, а ты считаешь это нормальным⁈
Харт удивленно вздернул брови и по-новому посмотрел на кузена. Кайлеса он видел разным: влюбленным, дурачащимся, растерянным, увлеченным, но вот ревнующим… Впервые.
— С чего ты взял, что мне это интересно? — холодно уточнил он.
Кайлес нахмурился, засопел. В некоторых вопросах кузен оставался самим собой — обожающим решать проблемы чужими руками.
— Разве не ты просил незамедлительно докладывать обо всех странностях на факультете? — раздраженно вопросил Кайлес.
Харт выдержал паузу, рассматривая кузена, точно редкое насекомое.
— Цветы твоей жене в них не входят, — с ледяной любезностью уточнил он. Пожал плечами, добавив: — Дальяра красивая женщина. Ничего удивительного, что кто-то из курсантов решил поухаживать за ней. Маленький совет — не забывай про цветы сам, раз про них не забывает кто-то еще.
Кайлес стиснул зубы, дернул щекой и молча вылетел из кабинета, вложив в громыхнувшую дверь силу душивших его эмоций. Через пару мгновений отъехала потайная стена, и в комнату вошел Четвертый. Он подошел к столу, подцепил брошенную записку, прочитал, качнул головой.
— Кайлес прав, это наглость, — пробормотал.
— Не наглость, а разведка, — нравоучительно заметил Харт, добавляя: — Они прощупывают почву. Отец был прав, когда предположил, что наши гости захотят сманить преподавателей. Это проще и быстрее, чем растить собственные кадры. И начали, ожидаемо, с женщин. За эти дни цветы получили вдовы и Дальяра. Мы пока не вмешиваемся, наблюдаем. Все-таки союзники. Запрещать подобное будет, э-м-м, несколько грубо. Так что пусть подбирают ключики, до похищения, уверен, дело не дойдет. Кстати, догадайся, кто был поставщиком одного из букетов?