В своих рассуждениях о видизме Дэвид Ниберт указывает на существенный недочёт в работах большинства теоретиков, включая так называемого «отца» движения за права животных Питера Сингера [124]. Ниберт утверждает, что когда мы индивидуализируем понятие видизма и воспринимаем его как сугубо частный предрассудок, мы упускаем из виду существование определённой социальной, экономической и правовой логики, закрепляющей эксплуатацию животных на более глубоком уровне в рамках общественного строя. Рассуждения Ниберта обращают внимание на идею о том, что общество проявляет насилие по отношению к животным, поскольку оно основано на существовании видовых привилегий на экономическом и идеологическом уровнях. Индивидуализированное восприятие видизма упускает из виду эту более глубокую, институциональную форму насилия по отношению к животным. Интересно, что подобную ошибку мы обычно допускаем в отношении расизма: мы полагаем, что если остановим межличностный расизм — запретим расистские эпитеты или дискриминацию — то сможем искоренить расизм в принципе. И хотя искоренение бытового расизма будет полезно, это мало повлияет на упразднение его институционных аспектов, укоренённых в экономике США, что проявляются на различных уровнях — от дискриминации при выдаче кредитов до более высокого уровня детской смертности среди небелого населения. Подобно расизму, видизм встроен в саму логику нашего общества: начиная от допущений, что животные — «глупые» или «вкусные» создания, заканчивая утверждением животных в качестве нашей собственности на законодательном уровне. Эта логика оберегается не только ради нашего всеобще поддерживаемого желания потреблять продукты животноводства, но и чтобы гарантировать прибыль владельцам собственности. Вспомним мнение Дженсена о том, что «тем, кто стоит наверху, кажется приемлемым увеличивать объём контролируемой ими собственности — говоря простым языком, зарабатывать деньги — разрушая или забирая жизни тех, кто стоит ниже». Ниберт справедливо утверждает, что мы должны изучить эти закономерности структурно и исторически, чтобы как следует в них разобраться.
Эта логика накопления гарантируется и защищается капиталистическим государством для очевидной цели — защиты интересов богатых. Это обстоятельство, наряду с идеологическими механизмами, которые заставляют нас считать животных «низшими», «глупыми» или «существующими для того, чтобы их потребляли», увековечивает круговорот насильственного структурного неравенства в отношении животных. Оставаясь лишь собственностью, животные всегда будут в подчинённом положении. В этом положении насилие можно применить к ним просто из-за статуса «нечеловек» и - за отсутствием лучшего способа сформулировать это — просто потому, что нам так хочется. Животные стоят на низшей ступени в общественном строе и страдают от структурного насилия, поскольку этот общественный строй изначально направлен против их интересов. Это происходит просто потому, что мы считаем животных «другими» и создали социальный и экономический аппарат для институционализации эксплуатации и насилия в их отношении. Поскольку эти насилие и эксплуатация тесно связаны с получением выгоды и ростом частной собственности, капиталистическое государство весьма заинтересовано в поддержании такого уклада и яростно противостоит любой угрозе.
Капиталистическое государство активно защищает интересы собственников, и те, кто использует животных как имущество, хотят как можно реже сталкиваться с ограничениями в праве их собственности. Я ещё вернусь к этому вопросу и разберу его подробнее, когда буду рассматривать проблемы современных тактик зоозащитных движений. Однако интересно отметить, как отраслям промышленности, связанным с эксплуатацией животных, в последнее время удалось добиться принятия в Соединённых Штатах законов, ограничивающих сопротивление их деятельности. В частности, два закона США: закон «Об обеспечении защиты животноводческих предприятий» (AEPA) и закон «О защите животноводческих предприятий от терроризма» (AETA) — являются показательными примерами того, как капиталистическое государство поддерживает интересы собственников, незаконно эксплуатирующих животных, а также наглядно демонстрируют, как динамика эксплуатации институализируется в обществе.