И всё же даже в современной системе, основанной на обмене и конкуренции, Букчин видит потенциал зарождающейся свободы. Букчин не является анархо-примитивистом, он не хочет возвращения к обществу, в котором мы будем воспроизводить материальный быт органических обществ. Напротив, в работе Ecology of Freedom («Экология свободы») Букчин предлагает утопичное представление о том, каким могло бы стать человечество, если бы оно ценило свободу выше господства, творчество выше контроля и традиций, а сотрудничество — выше конкуренции. Отказываясь от авторитарной политики марксистских революций, Букчин предлагает децентрализованное общество прямой демократии, которое признаёт всеобщую гуманность и создаёт институты, обеспечивающие каждому возможность участвовать в повседневной жизни общества. Мы не можем принимать как данность то, что существуем как совокупность индивидов в мире обособленности. Вместо этого мы должны обратить взор вовне, в мир, где мы можем радикально расширить возможность людей брать на себя ответственность не только за собственную жизнь, но и за жизнь общества в целом. Для этого потребуется заменить капитализм либертарными институтами, населёнными людьми, которые «организованы вокруг непосредственных, личных, протоплазменных отношений, а не вокруг представительских, анонимных и механических» [152]. Либертарные институты будут руководствоваться принципом, согласно которому все индивиды смогут не только решать собственные проблемы, но и принимать активное участие в управлении общественными делами. Это не представительская демократия кворумов, это прямая демократия, в которой каждый может участвовать, демократия без иерархии и господства, особенно без тех форм угнетения, что коренятся в сексизме и расизме. Собственно, утверждает Букчин, мы должны работать ежедневно, создавая новую культуру, а не просто новое движение. Мы должны жить, думать и работать так, чтобы «искоренить иерархическую направленность нашей психики» [153]. Нам нужно изменить не только общество, но и себя, и эти изменения идут рука об руку. Такое общество будет признавать положительные стороны органического сообщества, такие как взаимодополняемость и предельный минимум, одновременно признавая важность индивидуальности. Букчин призывает нас не игнорировать «ни личное, ли общественное, ни бытовое, ни публичное в своём намерении достигнуть гармонии обществ и гармонии с природой» [154].
В книге An Unilateral Order: The Roots of Our Destruction of Nature («Односторонний порядок: причины, по которым мы разрушаем природу») Джим Мейсон проводит аналогичный анализ, прослеживая, как человечество со временем пришло к идеологии, которая предполагает «покорение» природы [155]. Хотя идеи Мейсона отличаются от концепций Букчина по ряду причин, Мейсон также отмечает деформацию, которую он называет «доминизмом» над миром природы, уходящую корнями в самые значимые традиции современного общества, включая христианство, завоевание Нового света и Просвещение. Считая животных частью природы, Мейсон вводит понятие «мизотерия» [156], чтобы передать глубокую ненависть к животному как «другому», которую заключает в себе масштабное доминистское развитие истории человечества. Утверждение нашего господства над животными — непосредственными представителями природы — понимается как способ утверждения нашего господства над природой в целом. В основе мизотерии лежат те же механизмы, которые упоминает Букчин. Мейсон пишет:
«Поскольку животные так хорошо олицетворяют природу в целом, это может означать ненависть и презрение к самой природе — особенно в её аспектах, связанных с животными. Например, по выражению одного писателя, у природы “клюв и когти обагрены” — то есть она кровожадна, как хищное животное. Другая версия той же идеи гласит, что “человек человеку волк”. Это мизотеричные представления, поскольку они показывают животных и природу свирепыми, жестокими, низменными и ничтожными» [157].
И Букчин, и Мейсон обращают внимание на мощное влечение к господству, лежащее в основе нашего современного общества. Это влечение распространяется не только на природу, но и на «других» людей, которые оказались за пределами господствующего класса или социальной группы, равно как и на животных, которые, по словам Мейсона, являются частью природы и её явным символическим представлением.