К сожалению, идея о том, что мы можем улучшить судьбу животных в будущем, частично признав их интересы сегодня — modus operandi движения, которое утратило представление о себе самом и своих долгосрочных целях. Чтобы понять логику этого вида активизма, стоит изучить работы одного из его главных современных апологетов, Эрика Маркуса. Свою книгу Meat Market: Animals, Ethics and Money («Мясной рынок: животные, этика и деньги») Маркус начинает с анализа каждого аспекта животноводства, включая подробное рассмотрение того, как животных превращают в товар и «производят» в этой системе. Маркус рисует мрачную картину страданий животных, которая заставляет его критически осмыслить практику деятельности в их защиту. Рассматривая три разных течения этого движения — вегетарианское, движение за права животных и за гуманное обращение с животными — Маркус призывает активистов обратиться к четвёртому, отличному от них виду, которое он называет движением за «демонтаж». Хотя Маркус признаёт, что каждое из перечисленных направлений добилось некоторого прогресса и играет «незаменимую роль в защите сельхозживотных», он призывает активистов перейти в наступление и «выявить и упразднить основные статьи дохода животноводства». Это движение, рассуждает Маркус, могло бы дополнить остальные три и однажды полностью покончить с животноводством. Хотя Маркус предлагает обширную и убедительную повестку, его инициативы — это набор предписаний для активизма, который по существу является отображением десятков (если не сотен) лет неэффективной и ограниченной деятельности. Они и будут определять движение Маркуса по «демонтажу» животноводства.
Впрочем, как конкретно это будет выглядеть? Во-первых, Маркус утверждает, что данное движение имеет явное сходство с движением за отмену рабства в 19 веке, так как оба они стремятся покончить с социальным неравенством, укоренённом в институциональной динамике общества. Маркус утверждает, что современным аболиционистам «часто не хватает средств, чтобы обрубить корни рабства» [166], но он считает защитников животных людьми, имеющими средства поразить животноводство в его основе, способные лишить мощные отрасли промышленности рычагов влияния на политиков в правительстве. Хоть он и говорит, что защитники животных способны бросить вызов системе, он утверждает, что, подобно противникам рабства прошедших лет, они не должны требовать полного равенства. Похожей аргументации придерживается и Стивен Уайз в своей книге Drawing the Line: Science and the Case for Animal Rights («Обозначая границы: наука и аргументы в пользу прав животных») [167]. Первостепенной целью для Уайза является дальнейшая проработка метрической системы, которую он предложил для классификации «практической автономии» животных в зависимости от степени их сходства с людьми. Если не считать видизм, проглядывающий в этой инициативе, — это всё равно как попросить сторонника идей расового превосходства ранжировать небелое население в зависимости от степени схожести с белыми — практическая сторона идей Уайза поразительно похожа на то, за что Маркус и бесчисленное множество других активистов вроде Генри Спира выступали много лет, а именно: мы не должны заходить слишком далеко в отстаивании прав и статуса других видов, потому что, если потребуем слишком многого, мы можем не добиться ничего. Уайз опирается на ту же аналогию, что и Маркус (хотя в этом случае распространённую и на дебаты Линкольна-Дугласа, в которых Дуглас пытался выставить Линкольна радикальным «аболиционистом»), и призывает к «выполнимому минимуму», который должен состоять в медленной и постепенной борьбе за изменение статуса животных. Учитывая позицию Уайза и его систему ранжирования животных, не стоит удивляться, что он станет выступать прежде всего за животных, которые больше всего похожи на нас. Идея Уайза, тем не менее, состоит в том, что в данный переломный момент истории «выполнимый минимум… означает, что если отстаивать слишком много прав для слишком многих животных, то никто из животных не получит никаких прав» [168].