Франсион выделяет пять существенных признаков, характерных для новых велферистов [171]. Во-первых, они отрицают использование животных как средство для достижения целей людей; некоторые поддерживают курс на полное упразднение эксплуатации животных, тогда как другие склонны мириться с эксплуатацией, если она не основана на произвольных характеристиках, таких как биологический вид. Во-вторых, новые велферисты вообще считают, что теория прав животных не может предложить прикладную практическую концепцию для устойчивого активизма и отмены эксплуатации животных как долгосрочной цели. Утверждая, что мы должны выдвигать более скромные требования в рамках движения по «демонтажу», Маркус отстаивает эту точку зрения, то же делает и Уайз со своим «достижимым минимумом». В-третьих, поскольку новые велферисты отрицают идею о том, что теория прав животных может поддерживать активизм, они проводят кампании и стратегии, которые в итоге идентичны или почти идентичны кампаниям и стратегиям традиционных велферистов. В-четвёртых, велферисты рассматривают регулирующие меры как необходимые и желательные шаги на пути к полному признанию прав животных, даже если эти реформы укрепляют господство человека над ними. Кроме того, большинство сторонников видят причинно-следственную связь между средствами достижения этих реформ и отменой эксплуатации животных, несмотря на то, что между ними не существует прямой взаимозависимости. В-пятых, новые велферисты не видят противоречия в их мерах поддержки, которые увековечивают господство человека над животными, одновременно призывая покончить с этим господством. Корни этой неразберихи в зоозащитном движении кроются в его опоре на философию Питера Сингера, утилитариста, который прямо отрицает права животных (и права в более широком смысле) и также прямо отрицает эксплуатацию животных во всех проявлениях. Действительно, Сингер оправдывал даже эксперименты над животными в Оксфорде, и, хотя впоследствии он отказался от своих слов, глупо отрицать, что фундаментальная философская позиция утилитаризма прямо не запрещает оправдание вивисекции или других форм эксплуатации [172].
Кроме того, новый велферизм происходит из политико-экономических представлений движения, в котором превалируют крупные организации, укомплектованные профессиональными активистами с высокими зарплатами. «Общество за гуманное обращение с животными Соединённых Штатов», например, платило своему генеральному директору, Уэйну Паселлю, больше 203 000 долларов в 2005 году и располагало чистыми активами на сумму 200 млн долларов [173]. Для получения дохода, позволяющего поддерживать такой уровень зарплат, нужны значительные общественные пожертвования, собрать которые могут чётко сформулированные, выигрышные кампании, которые привлекают внимание к организации. В результате Маркус и его союзники-велферисты кончают тем, что поддерживают меры, которые почти не ставят под сомнение статус животных как товаров и собственности или превосходство человека над животными. Если мы серьёзно настроены прекратить эксплуатацию животных, наш активизм должен быть направлен в самую основу, упраздняя статус животных как собственность и последующее превращение в товар. Их статус собственности не является чем-то тривиальным, абстрактным или второстепенным, как любят утверждать новые велферисты. Как я уже говорил в прошлой главе, собственность, используемая в животноводстве, представляет собой накопленные страдания, подобно накопленному капиталу; на экономическом уровне имущественные отношения являются системно необходимыми для продолжения работы животноводства и других эксплуататорских отраслей. Кроме того, утверждает Франсион, наше владение животными как собственностью означает, что наши интересы всегда будут перевешивать интересы животных, даже при малейшем их конфликте. По этим причинам статус животных как собственности и товаров необходимо оспаривать, если мы хотим преодолеть проблему систематических издевательств человека над животными. Любой другой активизм, который пренебрегает вызовом положению животных как собственности, по сути принимает эти условия и ничего не делает для разрушения питательного источника промышленности, эксплуатирующей животных. Важно отметить, что промышленность будет сопротивляться, но вытерпит регулирование, если придётся; она всегда может изобрести новые (более привлекательные для потребителей) способы производства, убийства и продажи мяса и других животных продуктов или получать прибыль в условиях всё меньшей маржинальности и всё больших ограничений. Сам по себе капитализм почти безгранично гибок и исторически зарекомендовал себя как достаточно ловкий в адаптации к изменениям в производственном ландшафте, включая реформы (многие из которых были успешно сорваны в угоду интересам капиталистов). Сельхозпроизводство также очень пластично и смогло пережить множество социальных, экономических и технологических изменений в производственном ландшафте, особенно за последние полвека. Нет никаких сомнений, что оно и дальше будет выдерживать эти вызовы и изменения, соответствующим образом адаптируя свою бизнес-модель. Однако если эксплуатирующие животных отрасли потеряют возможность превращать животных в товар и относиться к ним как к собственности, сам источник жизненной силы этой промышленности будет осушен. Никакого приспособления, изменения и продолжения производства, если сельское хозяйство не сможет использовать животных как собственность — и точка. Большинство системных активистов, поднимающих знамя нового велферизма (как бы он ни назывался), кажется, игнорируют этот принципиальный вопрос в своей деятельности. Они готовы променять настоящее признание интересов животных на кампании, которые привлекают деньги для поддержки их собственных организаций.