Почисть же меня, братец! Это, наконец... Почисть же, наконец!..
Сию минуту, ваше превосходительство, сию минуту,— отвечал Иван Иванович, проворно срывая в пучок какие-то травы и принимаясь чистить превосходительство...
Фингал присел на густой высокой траве, скоро углубился снова в свои заботы и думы и забыл и превосходительство, и все окружающее.
У цыпочки богатые задатки!—думал он.— Из нее выйдет удивительно что такое, когда она разовьется и окрепнет! Необходимо только терпение... Я ей терпеливо объясню, что пристрастия к катышкам иметь не следует, что не в одних катышках дело... не для одних катышек мы созданы... Она это отлично поймет... только надо терпенье.
Фингал! — крикнул отчищенный превосходительство.— За мной! Показывай дорогу, Иванов!
Сюда, ваше превосходительство... Вот сюда... Тут сейчас и бережок... Вот он и есть!.. Утка!
Где? Где утка?
Вон! Вон! На воде! Плавает! Вон!
И превосходительство, и Иван Иванов так взволновались, что Фингал встрепенулся и, путеводимый пахнувшею в морду свежею сыростью, кинулся к воде.
Раздался выстрел... Перед глазами его мелькнули ярко-зеленые берега, светлая водяная поверхность, быстро нырнувшая темная птица, затем все в глазах у него помутилось, он взвизгнул и упал.
Эх, ваше превосходительство, поспешили! — долетело до его слуха восклицание Ивана Иванова.
Странное что-то со мной! — прорычал Фингал.—
Я...
Он не кончил, потому что лишился чувств.
Когда он очнулся, глаза его прямо упали на Ивана Иванова, который, стоя на коленях, промывал ему переднюю лапу холодною водою.
Что, песик, плохо, брат?—сказал Иван Иванов.
Фингал завизжал; но никакой визг не мог вполне выразить, как ему было плохо.
Ну, лежи смирно, я вот еще травки приложу... Эх! Сузика-то и позабыл! Погоди, пойду поищу... Лежи, лежи! Смирно!
Он оставил пучок сорванных трав, которые взял было в руки, и скрылся за кустами.
Фингал поглядел кругом.
По глубокому лесному оврагу бежала светлая речка. Сломленная бурею громадная сосна и разные береговые деревца, подмытые весеннею водою, преграждали ее теченье, и тут она расстилалась круглым озерцом, немножко превышала запруду и с тихим журчаньем переливалась через древесные стволы. Солнце начинало заходить. Верхушки нагорных сосен, казалось, охвачены пламенем, а ярко-зеленые, обросшие орешником, черемухой, рябиной, берега были в тени. Прокатились два выстрела где-то поблизости, и опять все стихло, ничего не слышно, кроме легкого шума лесной речки, перепархиванья птиц в листве да всплеска от выскакивавших рыб.
Голова бедного пса начала снова кружиться, круги на воде задвоились в глазах, дрожь пробежала по спине, речные струи вдруг зажурчали сильнее и словно подступали под самые лапы...
Опять кровь хлещет! — сказал возвратившийся Иван Иванов.— Эк, он хватил тебя, беднягу!
Мучительная перевязка уже подходила к концу, когда из-за деревьев показался превосходительство с какою-то убитой птицей в сумке.
Долго ли ты будешь еще возиться?—спросил он.
Перевязал, ваше превосходительство,— отвечал Иван Иванов, затягивая узелок на своем дырявом клетчатом платке, который пожертвовал на бинт для раненой лапы.
Ну, что? Поправится?
Навряд, ваше превосходительство. Изволите видеть,
как глазами-то заводит! Точно человек! Ни дать, ни взять, как Никита Прохоров, когда ему осколком бок проткнуло! Подхожу я к нему: «Плохо,— говорю,— Прохоров?»,
а он: «Эх!» — говорит...
Полно, братец! Что за глупые истории ты рассказываешь! Поди, принеси воды в фляжке да дай мне руки вымыть!
Иван Иванов отправился с фляжкой зачерпнуть воды, а превосходительство высморкался и закурил сигару.
Лицо у него было недовольное. Вымыв руки, он сказал Ивану Иванову:
Проводи меня на настоящую дорогу. Ты завел меня в какие-то ямы, из которых нельзя выбраться до завтра!
Пожалуйте сюда...
Да ты опять, кажется, хочешь меня вести по каким-то буеракам?
Нет, ваше превосходительство, тут сейчас торная дорожка, только вот перейти эту поросль... А собачку-то как прикажете?
Что такое собачку?
Брать с собою?
Как же ее брать, если она околевает?
Фингал собрал все свои силы и поднялся.
С минуту длилось молчанье. Превосходительство и Иван Иванов глядели на него, а он глядел на них.
Как же ты сказал, что околевает? — заметил превосходительство.— Видишь, он встал! Фингал! Ici! Ici!
Фингал, невзирая на жестокую боль, сделал шаг вперед.
Может, и поправится,— сказал Иван Иванов.—Только на охоту уж не годится!
Как же поправится, если на охоту не годится? На охоту не годится, следовательно, и не поправится! Какой ты, братец, бестолковый! Впрочем, все-таки, снеси его: я прикажу позвать ветеринара, и он его осмотрит. Куда же идти?
Сюда, ваше превосходительство.
Иван Иванов взял горемычного раненого на руки и начал пробираться по зарости, показывая путь превосходительству.
Каждое, даже легкое прикосновенье веток причиняло такую мучительную боль, что невозможно было не взвизгивать. Добрейший, но неловкий Иван Иванов при каждом стоне поглаживал раненую лапу и тем усиливал пытку.
Наконец, выбрались на торную дорожку, наконец, достигли берега, аллеи, дома.
Отнеси его, положи в саду, только подальше от окон, чтобы не беспокоил визгом,— приказал превосходительство Ивану Иванову, приостанавливаясь на крыльце.— Сейчас же послать верхового в город за ветеринаром Сергеевым!—обратился он к выскочившему навстречу лакею.— Не мешкать!
Пойдем в сад, горемычный песик! — сказал Иван Иванов.
Фингал мог только слабо взвизгнуть и лизнуть подбородок этого доброго человека.
Иван Иванов положил раненого под липой, погладил его и ушел.
Прощай, добрая душа! Спасибо тебе!—слабо пролаял ему вслед Фингал.
Я рад, что есть добрые люди! — провизжал он про себя.— Я очень этому рад...
Он чувствовал несносную боль в лапе и страшную слабость во всем теле, но на сердце у него было так тихо, что ни единому бурному чувству не могло быть туда доступа. Он то закрывал глаза, то взглядывал на склонявшиеся над ним ветви липы и на светящееся между листвой ясное вечернее небо.
Невзирая на физические страдания, ему было хорошо.
Ах! Подстрелили?
Совсем застрелили?
В бок попали?
Голова вся размозжена?
Сегодня?
Околел уже?
Дышит еще?
Чьи это возгласы?
Он приподнял голову, осмотрелся кругом и увидал, что у решетчатых ворот толпятся все дворовые куры и индейки со своими петухами. Справа спешила утка с утятами и издали крякала:
Что за удивительный случай! Это совершенно как в Москве!
Слева шла гусыня с гусаком и гоготала о том, что огнестрельное оружие все-таки выдумка хорошая. В толпе суетилась цесарка, выкрикивая: «Где он? Где убитый? Покажите мне, где он», в ответ на что кто-то хрюкал: «Там! Там!»
Он жив! Жив! Жив! — чирикала воробьиха.
Умер! Умер! — ворковал голубь.
Однако самого дорогого голоса не было слышно!
Верно, она еще не знает! — подумал Фингал, и две слезы скатились из его глаз в траву.
Что это с вами, милый мой юноша? — пролаяла старая Дорочка, выбегая из аллеи и кидаясь к раненому.— Вы очень страдаете?
Нет... не очень...
Послали за ветеринаром Сергеевым... Он скоро вылечит вас...
Старушка села на задние лапки. Она, видимо, была взволнована происшествием.
Где он, бедненький? — раздался дребезжащий жалостный голос.
Моя идет! — прорычала Дорочка.
Фингал закрыл глаза.
Ах, бедненький! Ах, бедненький! — запело у него под ухом, и костлявые, холодные руки принялись его гладить.
Оставьте меня! — провизжал Фингал.