Что, бедненький? Погляди-ка сюда!
И Тобишка ухватила его бедную, искаженную страданием морду и потянула ее к себе.
Да кусните ее хорошенько! — пролаяла старая Дорочка.— Теперь вы ранены, и хлыста нечего бояться!
Сюда! — раздался голос превосходительства.— Трофим, проводи к собаке!
Трофим проводил молодого человека, коренастого, но щеголеватого, с сероватыми, подвитыми волосами; сапожки на нем были лаковые, на тупом мизинчике колечко с сапфиром. Он отрекомендовался:
Врач Сергеев...
И не без грации расшаркался на траве.
Ах, помогите бедной собачке! Такое несчастье! — завела Тобишка.
Будьте уверены,— любезно успокоительным тоном отвечал врач Сергеев, наклоняясь над Фингалом.
Ну, что?
Будет жив-с... Не беспокойтесь...
Ну, что? — спросил превосходительство, появляясь из глубины аллеи.
Выздоровеет, ваше превосходительство.
Наверное?
Я полагаю...
Да не полагать надо, а сказать решительно!
Эти собаки очень живучи, ваше превосходительство...
Вы, любезнейший, пустяки толкуете, а я хочу знать дело.
Лапа раздроблена, ваше превосходительство...
Следовательно, собака, во всяком случае, останется хромою?
Да... То есть... Да, будет хромать, ваше превосходительство...
Это все, что я желал знать!
И превосходительство удалился.
Что же делать с больною лапкой?—спросила То- бишка, склоняя головку на сторону.
Промывать холодною водою,— отвечал врач Сергеев.
Ах, не лучше ли тепленькою?
Если угодно, то и тепленькою...
А мази вы не дадите?
Извольте...
И примочку бы какую-нибудь?
Извольте...
Тобишка чрезвычайно ценила мягкие приемы и имела слабость к щеголеватым людям. Врач Сергеев, очевидно, ей понравился. Она делала рот сердечком и щурилась.
Бедненькая собачка! Не положить ли припарку на лапку?
Да, можно припарку...
Из льняного семени в порошке и немножко гвоздички... Это хорошо?
Очень хорошо...
Пойдемте ко мне в комнату, я вам покажу свою аптечку. Ах! Собаки добрее людей! Ведь добрее? Думали вы об этом? Верно, думали!
Врач Сергеев, собственно говоря, отроду об этом не думал, но без запинки отвечал:
Да, думал.
Ведь добрее?
Добрее...
Ах, люди ужасно злы! Я столько потерпела разочарований! Самые близкие...
Окончание потерялось на повороте аллеи, и оба скрылись.
Что, не лучше? — спросила оставшаяся Дорочка.
Послушайте,— провизжал Фингал.— Я буду просить вас..*
Позвать Авдотью Федотовну?
Да...
Эх, юноша! Авдотья Федотовна... Я позову, позову ее, не волнуйтесь!
Сейчас?
Сию минуту.
Старушка покатила к решетчатому домику и, не успел Фингал привести несколько в порядок свою особу, прикатила обратно, сопровождаемая Авдотьей Федотовной.
Цыпочка! Сестрица! — взвизгнул Фингал, вскакивая и не чувствуя, как больно бередит свою рану.
Авдотья Федотовна отпрыгнула и в испуге проквох- тала:
Кровь! Кровь1 Ах, я запачкалась кровью! О, я не могу этого видеть! Ах, уведите меня отсюда! Кво! Кво! Кво!
Старушка Дорочка бросила на нее огненный взгляд презрения.
Перестаньте квохтать! — прорычала она.
Фингал лег и глядел во все глаза на свою названную сестрицу. У него не было никаких определенных, последовательных мыслей, но сердце ныло пуще раны, и тихие горячие слезы орошали вдруг осунувшуюся морду.
Иди домой, цыпочка,— провизжал он, наконец.— Не расстраивайся... Отведите ее,— обратился он к старой Дорочке,— и... и успокойте...
Я тебе пришлю самых крупных зернышек,— прокудахтала Авдотья Федотовна.— Я тебе пришлю катышек...
Пойдемте! — прервала Дорочка.
Авдотья Федотовна растопорщила крылышки и, как пуля, полетела по саду.
Фингал спрятал голову в траву.
Старушка Дорочка постояла, поглядела на него и, тряхнув ушами, как будто хотела сказать: «Тут ничего не поделаешь!» — тоже побежала к дому.
Боже! Боже! — провизжал Фингал чуть слышно, не поднимая головы из травы.
Что это такое? Что это такое? Что лежит в траве? — процокотали две, неизвестно откуда выпрыгнувшие, сороки.
Ведь неподвижно?
Неподвижно?
Не клевнуть ли?
И, верно, они бы клевнули, если бы издали не раздалось строгое цокотанье матери:
Извольте вернуться! Прилично ли молодым девицам отлетать от родителей на такое расстояние?
Совсем смеркалось. Повеял теплый ветерок, липовые листочки зашелестели и ласково коснулись ушей Фингала.
Он поднял голову, тихо пролаял: «О добрая липовая веточка!» — и снова еще глубже спрятал ее в траву.
Милый мой юноша! Милый мой юноша! — раздалось над его ухом.— Я принесла вам добрые вести!
Он встрепенулся и обратил на старую Дорочку чающие взоры.
Вас не выкинут, милый юноша, вы останетесь здесь! Моя берет вас себе. Сейчас была из-за вас целая баталия! Дина и Сусанна грызлись ужасно! Но ведь они в руках у моей и потому сдались! Вас сейчас перенесут к нам! Успокойтесь же и ободритесь, милый мой юноша! Ну, что ж вы так на меня глядите и молчите?
Я живой не пойду туда! — ответил Фингал без гнева, но с твердостью.
Не пойдете? Но, милый мой юноша, ведь вы себя погубите! Ведь вас выкинут куда-нибудь на задний двор, где всякая грязь и где вам и понюхать не придется телячьей косточки! Понимаете ли вы это, милый юноша?
Понимаю.
Это безумие! Вы говорите в бреду! Вы...
Сделайте мне одолженье, побегите, скажите Авдотье Федотовне, что я желаю с ней проститься... Сделайте одолженье!
Старушка беспрекословно побежала.
Красавица меня поддержит! — думала она на бегу.
Вот он здесь! Несите его!
В полусвете сумерек Фингал увидал костлявый палец, который указывал на него двум лакеям...
Он громко залаял.
Берите, берите!
Он залаял еще громче и оскалил зубы.
Он, сударыня, может, бешеный? — проговорил один лакей.
Нет, нет... Фингалочка, Фингалочка! Ах!
Укусил! Укусил! — вскрикнули лакеи.
Я предупреждал! — раскатился бас превосходительства.
Ах! Теперь Сусанна нас всех искусает!—разнеслось восклицанье Дины.
Николай! Вели Прохору сейчас же пристрелить собаку!
Слушаю, ваше превосходительство!
Ах, перевяжите мне руку! Ах! Мне дурно... за доктором... за доктором!
Послать верхового за Карлом Карловичем!
Сад быстро опустел, в доме поднялась суматоха: слышно было, как бегали лакейские ноги, как хлопали дверями, как перекликались и во дворе, и около конюшен.
Что вы наделали, безумный, бешеный щенок! Вы погубили и себя, и других!
Это лаяла старая Дорочка. Она вся съежилась от страха, и глаза ее сверкали гневом.
Чем я погубил других? — спросил Фингал.— Кого я погубил? Авдотью...
Пропадай ваша Авдотьяі Вы погубили меня, глупый головорез! Меня, меня! Понимаете? За все мое участье вы отплатили мне самою низкою неблагодарностью! Вы вырыли мне яму! Если моя Сусанна околеет, куда я денусь? Куда я денусь со своими ревматизмами? Где найду мягкую постилку и телячьи косточки?
До сих пор старушка стояла, вздрагивая от гнева, но тут присела на задние лапки и залилась старческими слезами.
Не плачьте,— успокоил ее Фингал.— Тобишка... то есть, Сусанна, не околеет: я ее не укусил, а только притиснул зубами.
Вы не обманываете меня? Нет? — провизжала Дорочка.
Нет.
Как честный пес, говорите правду?
Как честный пес...
Но ведь она трухла, как иссохшая гнилушка, и что другой нипочем, от того она может рассыпаться! Пойду, посмотрю!
Дорочка стрекнула по саду и исчезла.
Фингал попытался приподняться и устоять на трех лапах. Это было мучительно, но возможно.
Придет ли она?—думал он.— Сказала ли ей