Дорочка, что я желаю с нею проститься? Конечно, она придет! Но, может быть, Дорочка не сказала, и она не знает? Каждую минуту может придти Прохор с ружьем и пристрелить меня!.. Я хотел бы с нею увидаться... проститься... Я хотел бы ей дать несколько советов... предупредить ее...
Звезды начали загораться в небе. Сад окутался мраком, и все утихало кругом.
Попробую добраться до решетчатого домика...
Он попробовал сделать шаг и глухо завизжал.
Куда вы? — гавкнула старая Дорочка, выбегая из-за темной массы деревьев.— Все отлично уладилось! У нее нет даже и царапины на руке!.. Дина издевается над нею... предложила послать воротить ветеринара Сергеева, чтобы он ей дал мази... Теперь они опять схватились и опять грызутся. Прохор пьян и лежит за кухней под забором... Его не могли растолкать... Хватит у вас сил проползти подальше, вон туда? Там бы спрятались, пока дело поза- глохнет...
Вы сказали Авдотье...
Сказала, сказала... Я ее вела сюда, но тут поднялась эта глупая суматоха, она до смерти перепугалась, кинулась назад и забилась в свое гнездо. Куда же вы?
Я должен с ней проститься.
А потом?
А потом я уйду.
Хватит сил?
Хватит.
Глядя на вас, нельзя на это надеяться... Погодите, я лучше сбегаю за нею... Пока вы дотащитесь до ее гнезда, она может десять раз побывать здесь. Лягте же, я побегу...
Но он не лег, а потихоньку заковылял за побежавшей Дорочкой.
Не дотащился он и до розовой куртины, как увидал бегущую обратно Дорочку.
Она была одна!
Не может придти,— прогавкала Дорочка, задыхаясь от быстрого бега,— не хочет! Говорит, что очень больна... что у нее ссадинка на бородавке...
Больна? Я сам пойду...
Остановитесь, остановитесь... О, слепой юноша! Она не хочет, чтобы вы приходили!.. Говорит, что это может ее страшно компрометировать... Она так расквохталась,
что прибежала Эли и унесла ее к себе в комнату... Ну, что ж, бедный юноша! Неужто пропадать из-за какой- нибудь мокрой курицы? Соберитесь с силами и бредите куда-нибудь в укромное местечко... Завтра я вас отыщу... Ай! Меня кличут! Сусанна знает, что я страдаю ревматизмом и не позволяет мне выходить по вечерам... Прощайте, мой милый, не унывайте — это главное! Вооружитесь философией...
Дорочка, совершенно забывшая, как она растеряла это оружие при вопросе о мягкой постилке и телячьих косточках, бодро пустилась к дому.
Фингал постоял, поглядел кругом, вниз, вверх, словно ему казалось, что он потерялся в пустыне, и упал...
Он, однако, скоро собрался с силами и пополз в укромное местечко.
Звезды кротко мерцали на небе, серпок молодого месяца выдвигался из-за вершин темных деревьев.
Тут кончается первая часть нашей истории, и начинается вторая, более краткая и последняя.
XII
Дело, как ожидала старая Дора, заглохло. Фингал, промучавшись месяцев пять, поправился здоровьем, и никто не мешал ему бесприютно жить, как вздумается, и хромать, где заблагорассудится.
Горе только одного рака красит, говорит пословица, а потому нечего удивляться, что Фингал не похорошел. Из юркого, живого, ловкого, резвого, шелковистого щенка он сделался колченогим, взъерошенным, угрюмым псом. В мягких волнах прежде серебристо-белой шерсти закатались репейники и всякая дрянь, бока втянулись, морда заострилась.
Пятимесячная болезнь может несколько укротить какой угодно пыл, а пятимесячные уединенные размышления — рассеять кое-какие иллюзии; Фингал стал поспокойнее, поумереннее и в изъявлении, и в восприятии чувств.
Но сердце его не очерствело. В нем уцелела прежняя мягкость и, увы! собачья преданность и верность к названной сестрице — к Авдотье Федотовне. Он испытывал мучительную смесь негодования и нежности. Иногда негодованье как будто одерживало верх, но с новою силой нахлынувшая нежность побеждала его, и снова начиналась борьба.
Первые шаги, какие он мог сделать на трех лапах, были на барский двор.
Еще издали его поразило, что с барского двора несутся плясовые звуки гармоники, топот и гиканье.
Кто может плясать там? Неужто превосходительство?..
У кухонных дверей была целая толпа дворового народа. Лакей Трофим, заменив лакейскую куртку розовою ситцевою рубахой, с каким-то неистовым увлечением наяривал на гармонике; ноздри у него раздувались, волосы, баки, рукава развевались; он притопывал ногами и подергивал плечами. Прохор — тот самый, которого в достопамятный для Фингалки вечер не могли «растолкать» под забором,— плясал вприсядку, присвистывал, пригар- кивал, прикрикивал; бабы шумно болтали и смеялись, два- три мужских голоса подпевали кто в лес, кто по дрова; ребятишки звонко перекликались...
Неужто превосходительство не слышит! Дорожка от кухни к хоромам, видно, давно не усыпалась песком! Отчего это? Почему двери в хоромы наглухо заперты?
Но калитка в сад отперта. Какое удивительное счастье!
Вот этот сад! Сколько тут было передумано и перечувствовано!
Но почему окна кабинета превосходительства, да и все окна барского дома, заколочены? Отчего повсюду это мертвое безмолвие?
Он заковылял к решетчатому домику.
В домике ни души не было, и все в нем являло признаки давнего запустения.
Где же она?—подумал бедный хромой, холодея.
Он громко залаял, забывая или, точне, презирая всякую опасность, не рассчитывая, хорошо ли, худо ли будет встречен, а рассчитывая только на свиданье с дорогой его сердцу Авдотьей Федотовной.
Ни звука в ответ!
Оглашая сад то воем, то визгом, он обшарил каждый кустик.
Ни души!
Он снова выбежал во двор. У кухни все еще раздавалась дикая музыка, все еще шумели, пели и плясали.
Он начал шарить по двору. Какая-то мелкая шавка выскочила из конюшни, пристала к нему, подняла лай, лаяла до изнеможения и, наконец, вынуждена была, высунув язык, сесть на задние лапки около амбара.
В одном углу двора он увидал двух павлинов, которые, стоя друг против друга, с жаром толковали о своих хвостах. Только и слышно было:
Мой хвост...
Нет, мой хвост...
По звольте! Мой хвост...
Погодите! Мой хвост...
В одном из препирающихся Фингал узнал того самого щеголя, который когда-то был причиной великого огор- ченья для его бедного сердца.
Может быть, он знает, где она! — подумал бедный пес.
И, как ни противно, как ни тяжело было ему обращаться к безмозглой птице, он, ни минуты не колеблясь, подошел и спросил:
Не можете ли вы сообщить мне, где теперь Авдотья Федотовна?
Павлин уставил на него свой глупый, блестящий, круглый глаз, поднял нос и напыщенно ответил:
Не имею чести вас знать...
И не нужно вам иметь этой чести,— прервал Фингал, воображавший, что в совершенстве усвоил себе сдержанность и что поступает по всем правилам строгого этикета: — скажите мне, где Авдотья Федотовна, и только!
Павлин мотнул головкой, хлопнул крыльями, отступил, вытянулся, хотел прикрикнуть, но мохнатый, зубастый пес ощетинился, и из горла щеголя, вместо надменного крика, вырвалось какое-то бульбульканье. Он отскочил за приятеля, с которым препирался о хвосте, но приятель, в свою очередь, отпрыгнул за него, он опять за приятеля, приятель опять за него....
Скажете вы или нет? — зарычал Фингал, сверкая глазами.
Однако... однако... Я не знаю...
Не знаете?
Не знаю.
Не совсем зажившая рана не позволяла дольше держаться на ногах. Злополучный пес лег на траву.
Павлины ободрились и снова распустили свои веера.
Какая это Авдотья Федотовна?—спросил один.— Та, что с ума сходила по моем хвосте?
Нет, — отвечал другой, — та, что безумствовала и сохла по моем...
Что? — залаял Фингал, забывая всю боль, вспрыгивая и кидаясь на франтов.
Франты вихрем понеслись куда глаза глядят, наткнулись грудью на забор, метнулись в сторону, проскочили в какую-то дырку и исчезли.