Заяц, которому внезапно забить в бубен над самым ухом, не подпрыгнул бы на такую высоту! Лицо его мгновенно все попунцовело, на лбу выступили капельки пота, словно его вдруг окружили горячими парами, мясистая высокая фигура как-то странно осела, шея вытянулась, как у индейки, зачуявшей коршуна... Он затаил дыханье и зажал в кулак шипящий сургуч, которым было только что приготовился клеить куколку...
Ты здесь, Жорж! — повторил голосок.
Послышалось, что берутся за дверную ручку... Вот
ручка повертывается...
Превосходительство закрыл глаза...
Но, хотя ручка повернулась, дверь не отворили, и удаляющиеся шаги дали знать, что опасность миновала.
Какая же эта опасность?
Что опасность была, в этом Барбоска не мог сомневаться, видя, как сначала превосходительство замер на месте и как потом вздохнул всею грудью, словно с его плеч свалилась свинцовая гора.
Но едва только превосходительство пришел в себя и опять занялся склеиваньем, снова послышались те же шаги и снова тот же голосок спросил под дверями:
Жорж, ты здесь?
И дверная ручка звякнула...
В эту самую секунду растопленный сургуч капал на отшибленный бок китайца, и превосходительство до того растерялся, что, дунув на свечку, сунул накапанный сургучом осколок и самый сургуч себе за пазуху, под тонкую рубашку с прошивками и, видно, сильно обжегся, потому что быстро присел на корточки и раскрыл рот, как окунь...
И на этот раз тревога была фальшивая; опять повертели только дверною ручкой, но дверь не отворилась, и шаги удалились.
Наконец, превосходительство замаскировал все изъяны, сел в кресло, закурил сигару, раскрыл книгу и снова сделался тем важным, величественным превосходительством, каким знали его все его знакомые.
Когда в третий раз раздался под дверью голосок, спрашивающий: «Ты здесь, Жорж?» — он ответил: «Здесь, мой друг»,— и сам распахнул двери.
Вошли глаза-незабудки.
Ты, верно, был в саду?
Н-н-д-да... Чудесная погода!
О, чудесная!.. Ты долго гулял?
Не очень... Мы сбирались с тобой читать, ты помнишь?
Да, помню!
Не хочешь ли читать в беседке у пруда? Там свежо, прохладно...
Нет, я не хочу в беседке. Здесь лучше.
Здесь как будто душно?..
Я не нахожу, чтоб здесь было душно. Здесь,— она подняла вверх острый носик,— как будто пахнет сургучом!
Кхи-хи-кхи-хи...
Что это, у тебя кашель?
Нет... так...
Да, пахнет сургучом! Ты не слышишь?
Нет...
Она стояла, и превосходительство стоял, она прямо смотрела на превосходительство, но превосходительство как-то скользило по ее лицу глазами, останавливая их на каких-нибудь крошечных предметах, которые требовали особенно пристального вглядыванья, что избавляло его от необходимости встречаться с ее зоркими взглядами.
Ах, на плече у тебя какая-то мошка!
Где мошка? Никакой мошки нет!
А мне показалась мошка... Так будем читать?
Будем. Не пойти ли в самом деле в беседку?
И по губкам ее скользнула такая улыбка, что Барбоске показалось, будто выставилось острое жальце из-за этих розовых губок.
Прекрасно! Прекрасно! — воскликнул превосходительство.— Вот книга... Я готов...
Ты полагаешь, в беседке хорошр будет, а?
Прекрасно!.. Прохладно так, свежо...
А! Ты думаешь?.. Прохладно и свежо, да?
Да, да... Пойдем... я готов... вот книга...
И превосходительство уже двинулся к двери:
А мне здесь, у тебя в кабинете, больше нравится!
Здесь?..
Да, здесь!
Ну, как хочешь...
Жаль только, что сургучом пахнет!
Садись вот тут... Тут тебе будет удобнее...
Нет, я вот здесь сяду!
Но здесь тебе будет неудобно... солнце прямо в лицо...
Разве нельзя подвинуть кресло?
Конечно, можно... очень легко...
Но, собственно говоря, подвинуть его было вовсе не легко превосходительству, потому что кресло это маскировало собою свежепроцарапанное Барбоской местечко на ковре.
Что ж ты не двигаешь? Я жду!
Превосходительство завертелся, как фокусник, довольно искусно уронил носовой платок, зацепил его носком сапога и, отодвигая кресло, поволок платок на процарапанный букет.
Садись, садись... — говорил он, — вот книга... я слушаю...
Ты платок уронил!
И она сделала вид, будто хочет наклониться и поднять платок.
Не беспокойся!
Превосходительство так бросился предупредить ее, что споткнулся и чуть не упал, схватил платок, с искусством акробата очутился в третьей позиции, как раз на процарапанном букете, и начал сморкаться.
Ну, я буду читать; что ж ты не садишься?
Я сейчас... сейчас... Как жарко!
Зачем же ты стоишь на солнце! Иди сюда, в тень!
Иду... Ты читай, я вот только сигару закурю...
Но спички были далеко, и, чтобы достать их, необходимо было сдвинуться с рокового местечка!
Что ж ты?
Не обращай на меня вниманья... читай... Вот только сигару приведу в порядок... раскрутилась..,
И он начал раскручивать сигару, делая вид, что ее скручивает.
Так я подожду читать.
Я отлично слушаю...
Нет, уж я подожду...
Кхи-хи-хи! Кхи-хи-хи!
Что это? Опять припадок кашля?
Нет...
Вероятно, она нашла, что он достаточно уже попекся и на солнце, и на угольках, которые она под него подкла- дывала, и, откинувшись на кресле, начала читать книгу.
Превосходительство, не отнимая ног от продранного букета на ковре и не изменяя третьей позиции, вытянулся в струну, наклонился к ближнему креслу, порывисто дернул его, проворно надвинул на роковой изъян, сел и начал отирать лоб платком, тревожно поглядывая на чтицу.
Но она, по-видимому, совершенно углубилась в чтение и не обратила никакого внимания на его эволюции.
Но только что превосходительство, вздохнув свободно, уместился в кресле и пустил первую струю сигарного дыма, чтение прервалось...
Спусти оконную занавесь! Не эту, а вон ту!
То есть, ту самую, на которой остались следы Барбос- киных лап!
Но ведь душно будет!
Нисколько: окна открыты! Спусти же! Что ж ты пляшешь на месте? Я удивляюсь, почему ты не решаешься спустить эту занавесь!
Душно... Впрочем, как тебе угодно... Я спущу...
Он опускает, комкая в средину складок исцарапанную материю, снова усаживается в кресле, но уже боком, чтобы лучше маскировать испорченную занавесь.
Чтение продолжается.
На лице превосходительства ясными чертами начерты- вается:
Слава богу! Не заметила ничего!
Он даже решается вытянуть ноги и прижмуривает глаза, как это делают животные, когда чувствуют себя хорошо.
Который час? Что это, твои мотыльки, кажется, стоят?
И она приподнимается с кресла, и устремляет свои сверкающие незабудки на мраморных мотыльков, и тянется к этажерке...
Идут! Идут! — вскрикивает превосходительство,
вскакивая, словно к нему приложили раскаленные щипцы.— Слышишь, тикают? Слышишь: тик-тик, тик-тик!..
Я слышу тик-тик, но меня удивляет, что это за нитка обмотана вокруг мотыльков!
Превосходительство остается на месте ни жив, ни мертв; он не делает никаких попыток вертеться или бежать, как зверь, не впервой попавшийся в капкан и знающий, что прыжками и скачками только изувечишь себя, но пользы себе не принесешь.
Что это за нитка, а?
Незабудки гневно впиваются в превосходительство; белая ручка схватывает часики и довольно порывисто подсовывает ему под нос перевязанного мраморного мотылька.
Превосходительство молчит, моргает и неистово затягивается сигарным дымом.
Белые ручки проворно разрывают нитку, мраморные мотыльки рассыпаются...
Ха-ха-ха! А это что? А это что? А это? А это?
И белые ручки отрывают приклеенные сургучом головки и ножки, вытаскивают из-под этажерки перчатки в комочках, трясут оконною занавесью, сдергивают кресла с процарапанного ковра...