К тому времени я стал секретарем заводского комитета комсомола и членом бюро райкома. Я пытался увидеть смысл любой работы в ее результатах. Здесь же я иногда терял почву под ногами, не находя ответа на многие вопросы, а самое главное, понимая, что если нас не будет, то ничегошеньки не изменится. А время уходит, его степенно перемалывает будничная мельница — то заседания, то субботники, то массовки, то собрания… И единственные ощутимые результаты — жуткая усталость и пустота. А к этому примешивается горечь от сложившейся в комсомоле чиновничьей субординации, когда ощущаешь себя сталинским «винтиком» в бюрократической машине. Очень было заметно, как комсомольская номенклатура, активно работая локтями, готовится к прыжку в партийную номенклатуру.
Пробовал учиться в институте — не получилось, ведь основное время работы — вечера и ночные рейды. Причем впервые увидел, как многие беседы «по душам» проходят за чаркой водки, — пить надо было уметь крепко.
И тут пришло осознание того, что в комсомоле только на низшем уровне сохранялись товарищеские и человеческие отношения, выше — в номенклатуре — все было иное, дорогу вверх прокладывала беспрекословная подчиненность, полная зависимость, постоянное «чего изволите» по отношению к партийным верхам, виртуозное владение демагогией. Меня же тянуло к аналитическому и логическому мышлению. Принял решение уйти из секретарей, объяснил это тем, что без высшего образования жить будет трудно. Очень помогла мне тогда мама. Она сказала: «Сын, я всю жизнь занималась общественной работой, всю жизнь уговаривала кого-то сдавать металлолом, выходить на субботники, организовывала ночные рейды по цехам — и так из года в год… Те, кого я уговаривала и кто с папочкой под мышкой уворачивался от всех мероприятий, постепенно окончили институт, получили хорошее образование и соответствующие должности, а я все продолжала уговаривать, ходить на поклон с различными просьбами теперь уже к этим людям. Смотри, как бы и с тобой того же не произошло…»
Она была права, моя мама, хотя сама продолжала гордиться своей работой, но я, пожалуй, только сейчас понимаю, как ей было обидно. Она радовалась, получив значок «50 лет в КПСС», но когда уходила на пенсию, ей положили 48 рублей. Я даже не знал, что такие пенсии бывают. Это сегодня многие из КПРФ как бы забыли, какие пенсии были при их власти. А мама была настоящей активисткой, много читала, владела чисто мужскими профессиями. Она умела водить самолет, у нее был значок «Ворошиловский стрелок», но на фронт ее не взяли — с ней оставались трое детей, Мы все в семье имеем любительские водительские права, — у нее были профессиональные. Она освоила редчайшую профессию тянульщицы (сейчас это называется «волочильщик») на проволочном волочильном стане. Я много работал на металлургических заводах, но так ни разу и не встретил женщину-волочильщицу. А потом — работа в женсовете, директором Дворца культуры завода, в библиотеке и т. д., и т. д. При такой энергии, конечно, нужно было оканчивать институт, но, видно, рядом не оказалось никого, кто бы посоветовал и помог в этом.
Мне, конечно, было лестно в двадцать лет входить в заводской «четырехугольник», лестно, что к моему мнению прислушиваются. Но тяга к учебе, к науке в конце концов победила. Московский энергетический институт я окончил в 1964 году, а через два года его окончила и моя жена Галя. Я бы, наверное, так и не дошел до диплома, если бы она не пошла учиться. У нас уже была дочка Марина, и проводить вечера без меня Гале становилось все труднее и труднее, иногда она срывалась, Нет-нет, да и у меня появлялось чувство вины, и я решительно сказал: «Будешь готовиться к поступлению в институт». Готовились вдвоем. В 1960 году она поступила в МЭИ, а в конце первого года учебы родила вторую дочь — Машу. Мы прошли свой институтский путь без перерывов, в чем нам очень помогли наши соседки — замечательные баба Саша и тетя Маруся, которые частенько оставались с нашими девочками вечерами. По могли нам и заводчане, устроившие дочерей на пятидневку сначала в ясли, а потом и в сад.
В 1966–1968 годах мы с семьей жили на Кубе, где я работал на металлургическом заводе имени Хосе Марти. Как-то, прогуливаясь с Галей по поселку Аламар («У моря»), где мы обитали в домиках, предназначенных для туристов, заговорили о будущих планах. Галя на Кубе не работала и первое время очень от этого страдала — ведь всю жизнь она была одержима работой. Иначе она не умела — все с колоссальным напряжением и без счета времени. У меня тоже возникли проблемы: меня влекло в науку. Но останавливала боязнь безденежья — у нас росли такие «дорогие» члены семьи, как наши девчушки. Вот это я и сказал во время прогулки. На что Галя ответила: