«Главу особо доверительного сотрудничества следует считать законченной»[475].
Типпельскирх, зав. русской референтурой Восточноевропейского отдела МИД Германии, сделал на полях этой записи пометку:
«<…> согласно сообщениям военного атташе полковника Хартмана русские даже оставили открытой дверь для будущего военного сотрудничества с нами»[476].
Ликвидация присутствия немцев в Липецке началась 19 июля и была завершена 11 сентября. Они отправили в Германию три самолета (летом), все пулеметы, имущество опытной группы, четыре мотора, все парашюты, [306] оптические прицелы, рации, дыхательные приборы, архивы, всего семь вагонов. Перешедшее во владение УВВС имущество составило «значительную ценность» (ангары, жилые дома, мастерские, электростанция, телефонная станция, фотолаборатория, 15 самолетов, весь автотранспорт, склад с имуществом, лазарет, полигон, аэродром и т. д.)[477]. Всего, по подсчетам немцев, ими было оставлено в безвозмездное пользование советской стороне имущества на сумму в 2,9 млн. германских марок[478].
19 сентября 1933 г. германский военный атташе в Москве полковник Хартман в донесении в Берлин писал:
«Учебные центры закрыты 15 сентября. Таким образом продолжительный период советско-германского военного сотрудничества в его нынешних формах (sic!) закончился»[479].
Весьма показательна употребленная Хартманом формулировка. Получается, что некоторые, вполне обычные и легальные формы военных связей не исключались. О желании обеих сторон продолжать эти отношения «в иных формах» речь шла в ходе бесед генерал-лейтенанта Лютца и Халепского 22 августа 1933 г., Хартмана со Смагиным 23 сентября 1933 г., Левичева с полковником генштаба райхсвера X. фон Штюльпнагелем, нового германского посла в СССР Р. Надольного с Ворошиловым 10 января 1934 г.[480] Примерно в это же время на процессе в Ляйпциге о поджоге райхстага арестом корреспондентов ТАСС и «Известий» по подозрению в намерении присутствовать на процессе, в чем им было отказано днем раньше, был вызван «журналистский конфликт». Москва в ответ отозвала всех своих журналистов из Германии и решила одновременно выслать из СССР всех германских корреспондентов. Одновременно в Германии развернулась кампания по поводу голода в CCCP[481]. Однако сталинская пропаганда начисто его отрицала, умело увязав «журналистский конфликт» с «голодной кампанией». В германской прессе усилились нападки против личности Литвинова[482].
Пытаясь разрядить ситуацию, МИД Германии ухватился за идею своего посольства в Москве об использовании поездки Крестинского на лечение в Германию для его Встречи с ведущими деятелями германского правительства. Но когда Гитлер 26 сентября 1933 г. согласился встретиться с Крестинским и об этом через Хинчука было сообщено в Москву, Крестинский, по инициативе Литвинова, вернулся в Москву через Вену[483].
Лишь к концу октября 1933 г. была достигнута договоренность об урегулировании «журналистского конфликта». 31 октября советская пресса опубликовала соответствующее коммюнике, и советские журналисты были допущены на судебный процесс в Ляйпциге[484]. В тот же день на прощальном обеде в связи с завершением работы Дирксена послом в Москве и его отъездом в Токио послом Германии в Японии (на обеде были Крестинский, секретарь Президиума ЦИК СССР А. С. Енукидзе, нарком легкой промышленности И. Е. Любимов, нарком снабжения А. И. Микоян, нарком внешней торговли А. П. Розенгольц, нарком финансов Г. Ф. Гринько, начальник Штаба РККА А. И. Егоров, Тухачевский, сам Дирксен и др.) состоялась беседа зам. председателя РВС СССР и зам. наркома Тухачевского с поверенным в делах Германии в СССР Твардовским. Тухачевский прямо заявил, что советское правительство не считает возможным продолжать сотрудничество с райхсвером из-за антисоветской направленности германской политики. («Ликвидация станций явилась политическим следствием после того, как в Советском Союзе убедились, что курс германского правительства принимает антисоветскую направленность»). Тухачевский высоко оценил результаты военного сотрудничества, указав, что
«райхсвер решающим образом поддержал Красную Армию в ходе ее строительства»
и что
«в тяжелые времена райхсвер был учителем Красной Армии; такое не забывается и не будет забыто»[485].
Тухачевский возмущенно отверг слова Твардовского о том, что «советское правительство или Красная Армия для укрепления своей новой дружбы с Францией подкинули французам или полякам материал о германо-советском военном сотрудничестве». Информация, уверял Твардовский, была из «надежных источников»[486]. Этот же тезис на том же обеде в беседе с Крестинским развивал и Дирксен.