Урок, вынесенный нами из войны, в которой мы сотрудничали с англичанами, заключается в том, что они хотят всегда поставить на своем и готовы пустить для этого в ход все средства, имеющиеся в их распоряжении.
Мы узнали, что даже после заключения номинального соглашения с англичанами на международной конференции, если это соглашение не устраивает их, если они считают, что оно было навязано им против их воли, — они сделают все возможное, чтобы свести его к нулю.
Мы узнали очень много о свойствах британского мышления: англичане всегда считают себя правыми и всегда стараются подобрать факты, чтобы доказать свою правоту. Мы узнали, что они настойчивы и упрямы; если им не удается добиться желательного для них решения сразу, они не успокоятся, пока не добьются своего.
Мы узнали также, что они так безоговорочно верят в себя, так убеждены в том, что мудрость и справедливость на их стороне, что даже уважаемые английские деятели не видят ничего плохого в искажении истины, в утаивании сведений и в других неблаговидных поступках, лишь бы одержала верх и национальная воля. Они не видят ничего плохого в бесчестных действиях отдельных лиц, если эти действия совершаются во имя патриотизма, — ведь шпион, укравший документ для своей страны, не вор, а герой.
Мы узнали, что англичане крепко держатся друг за друга и что в критическую минуту они откажутся от своих личных разногласий и выступят единым фронтом.
Мы узнали, что они дальновидны и заботятся о своем будущем благополучии, заглядывая в завтрашний день.
Какое множество вещей мы узнали! Короче говоря, после того как мы научились понимать их язык со всеми его особенностями и привыкли к их национальным повадкам, мы узнали, что они такие же, как и мы.
Приведенные выше положения — это извлеченные нами уроки, добросовестно обдуманный перечень всех элементарных свойств британского характера, которые во время войны оказывали наиболее очевидное и наиболее важное влияние на наши отношения с Британской империей. Но попробуйте приложить эти выводы к тому, что вам известно о русских, или китайцах, или французах, — не покажется ли вам, что они одинаково применимы и к ним?
Словом, первый из полученных уроков гласит, что нация — всякая нация блюдет, прежде всего, свои интересы и считает законными все средства для этого.
Что касается мелких разногласий, то их было немного, если принять во внимание все обстоятельства. Возьмем хотя бы наше разногласие по вопросу о фельдмаршале сэре Бернарде Монтгомери.
Мы не любили Монтгомери. Мы считали его заносчивым до высокомерия, невежливым и невоспитанным. И скажем прямо: именно таким считали его и англичане. Говоря о своих руководителях, англичане критикуют их еще свободнее, чем мы. Они очень откровенно критиковали своих военных руководителей, и не было человека, внушавшего им большую антипатию, чем Монти. В Лондоне ходили десятки анекдотов о его невоспитанности, начиная с рассказа о том, как его осадил король. Монти, как утверждают, хвастал перед королем доблестью английских войск, называя их "мои войска", на что король ответил: "А я думал, что они мои". (Если вам не смешно, то вспомните, что это английская шутка: они, то есть англичане, считают ее смешной, и она ставит Монти на место).
Монти достиг вершин и пользовался единодушной поддержкой всех министров просто потому, что он был единственной лошадкой, на которой англичане могли тогда, по их мнению, ставить. После длинной серии непрерывных поражений на суше они одержали при Эль-Аламейне свою первую, и притом исключительно важную, победу, которая оказалась связанной с именем Монти. Наиболее осведомленные англичане считают, что честь этой победы, честь ее стратегии и тактики, принадлежит Александеру. Но Монти командовал войсками — и Монти попал на столбцы печати. Монтгомери был при Александере в Африке приблизительно тем же, чем был Паттон при Брэдли в Европе: он приводил в исполнение стратегические замыслы своего начальника — и ему приписывалась вся заслуга, и печать расточала ему хвалы.
Англичане вовсе не думали, что из Монти выйдет генерал исторического масштаба, когда назначали его командующим сухопутными силами при проведении операции «Оверлорд». Но им было важно заручиться поддержкой печати. Они ясно понимали, что их могут затмить своими размерами и своим удельным весом американские вооруженные силы, и на посту командующего им нужен был человек, имя которого могло бы стоять в газетных заголовках. Монти был таким человеком. Они считали, что помогут ему из Лондона, — у них найдутся люди в имперском генеральном штабе, — а он пусть действует на воображение всего мира, играя роль отважного, непобедимого полководца.
Итак, мы не любили Монтгомери, и англичане тоже.
Вскоре мы пришли к заключению, что он не только грубиян, но вдобавок и бездарный генерал. И к такому же заключению, я глубоко убежден, пришли и англичане. Между собой они отзывались о нем с пренебрежением. Но они сделали ставку на Монтгомери. И они пустили свою лошадку на бега. Раза два они обсуждали вопрос, не вызвать ли из Италии более надежного, хотя и менее эффектного Александера, но в последнем счете решили довести блеф до конца с теми картами, какие были у них на руках, и добиться всеми правдами и неправдами в Лондоне и в Париже, чтобы Монтгомери получил под свое командование такие подавляющие силы, с которыми ему невозможно было бы проиграть. Не забывайте к тому же, что вплоть до самых последних дней войны имперская стратегия ставила на первое место свои балканские планы. Поэтому, именно в Италии логично было оставить своего лучшего боевого генерала, который постарался выкачать из ресурсов союзников все, что ему было необходимо, чтобы продолжать свою кампанию вдоль итальянского сапога, и который под конец, прорвавшись через северную итальянскую равнину, дошел-таки до Триеста.
Итак, в общем итоге, у нас не было разногласий с англичанами даже по вопросу о способностях Монти. Он был «главным» для своего штаба, но английское правительство не питало на его счет никаких иллюзий. Англичане относились к нему лояльно, потому что в интересах империи было поддержать его авторитет. Поскольку речь шла о престиже британского оружия, поведение англичан было вполне разумно, хотя и стоило им одного — двух проигранных сражений.
Столь же разумно было с их стороны настаивать на балканском марше вместо вторжения через Ла-Манш: этот маршрут соответствовал их интересам дальнего прицела, ибо, по мнению англичан, эти интересы требовали, чтобы они попали на Балканы раньше, чем русские. В этом и заключался не составлявший никакого секрета секрет, почему их так привлекал балканский путь к победе.
Не менее разумными- с точки зрения англичан- были бесконечные происки с целью получить под свое командование американские войска и увеличить свои права на финансовые и материальные ресурсы американцев. Если бы Бразилия выставила более крупную армию, чем она послала на театр военных действий, в составе армии Марка Кларка сражалась одна бразильская дивизия, — мы, вероятно, считали бы все же уместным, правильным и естественным, чтобы она воевала под нашим командованием, независимо от того, как смотрели бы на дело сами бразильцы.
В нашем случае цифра больше, чем та, в которой выражалась численность бразильской армии, сражавшейся под начальством американского генерала, а англичане из поколения в поколение привыкли командовать колониальными армиями, и в их отношении к американским вооруженным силам — по крайней мере, в начале войны — значительную роль играл тот взгляд, что американцы, в сущности, представляют собой "такую же колониальную армию". А, кроме того, на континенте, во всех войнах, которые велись с тех пор, как Англия сделалась первоклассной державой, она вносила свою лепту в союзное дело не столько людьми и оружием, сколько руководством. Сражаться же за нее приходилось другим, ибо характерно, что она всегда ввязывалась в войны, требовавшие больше солдат, чем бывало в ее распоряжении.