Все присутствовавшие с напряженным вниманием слушали мой доклад об обстановке. Я начал с положения противника, каким оно стало нам известно в последние дни. Для этого я заранее приказал приготовить на большом листе бумаги схемы направления ударов противника. Я сопоставил число наступавших на нас дивизий с численностью, видами и оснащением частей, находящихся в распоряжении оборонительного района. По карте обстановки было ясно видно, что кольцо вокруг Берлина скоро зачкнется. О положении своих войск я доложил по плану города Берлина. Несмотря на успешное отражение атак противника на всех участках, линия нашего фронта медленно, но верно оттеснялась к центру города. В качестве примера я привел Восточную Пруссию, [де около месяца тому назад я, будучи командиром 41-го танкового корпуса, своими глазами видел, как войска, скопившиеся на узком участке, терпели поражение. Дополнительно я доложил о новой организации оборонительного района.
Вслед за мной стал говорить фюрер. В длинных повторяющихся фразах он изложил причины, которые заставляют его оставаться в Берлине и либо победить здесь, либо погибнуть. Все его слова так или иначе выражали одну мысль — с падением Берлина поражение Германии несомненно. Во время речи фюрера доктор Геббельс все время вставлял слова и фразы. Часто фюрер схватывал сказанную Геббельсом фразу и развивал ее. Борман и доктор Науман также чувствовали себя обязанными сказать что-то в тех случаях, когда фюрер допускал длительную паузу.
Я, простой солдат, стоял здесь, на месте, откуда раньше направлялась и где определялась судьба немецкого народа. Я начал кое-что понимать. Мне становилось все более ясно, почему мы должны пережить конец Германии. Никто из этой компании не осмеливался высказать собственного мнения. Все, что исходило из уст фюрера, принималось с полным согласием. Это была камарилья, не имеющая себе равных. Или они боялись быть вырванными из этой обеспеченной и все еще роскошной жизни в случае, если будут защищать свое собственное мнение?
Должен ли был я, не известный здесь, крикнуть этой компании: «Мой фюрер, ведь это сумасшествие! Такой большой город, как Берлин, с нашими силами и с малым количеством имеющихся у нас боеприпасов защищать нельзя. Подумайте, мой фюрер, о бесконечных страданиях, которые должно будет вынести в этих боях население Берлина!»
Я был так возбужден, что с трудом сдержал себя, чтобы не прокричать эти слова. Но нужно было найти другой путь. Сначала мне было необходимо убедить генерала Кребса в безнадежности нашей борьбы, а это можно было сделать только постепенно.
После меня дополнительно доложил общую обстановку генерал Кребс. В этот вечер он обрисовал ее еще в сравнительно оптимистическом виде. Три пункта произвели на меня глубокое впечатление и остались в памяти.
1. 9-я армия (окруженная юго-восточнее Берлина) наступала не на северо-запад, согласно приказу фюрера, а па запад в па-правлении на Луккенвальде. По одному только направлению ее наступления понимающий человек мог определить, что командование 9-й армии или было не в состоянии защищать Берлин, или же вообще не думало о его защите. Лично я предполагал, что 9-я армия с ее потрепанными дивизиями прежде всего хочет установить связь с армией Венка.
2. Широкий и глубокий прорыв русских в полосе действий группы армий «Висла». Авангарды русского наступательного клина уже приближались к Пренцлау. Это русское наступление также должно было очень скоро отразиться на ходе боев за Берлин!
3. Армия Венка (примерно три с половиной дивизии) проводила с нетерпением ожидаемое нами наступление с целью прорыва блокады Берлина. Это и была «армия Венка»? Резерв империи, о котором доктор Геббельс недавно говорил по радио!
На обратном пути из имперской канцелярии на Гогенцоллерп-дамм мы снова попали под сильный воздушный налет. Нам посчастливилось, и примерно в 2. 00 я вернулся на КП.