Во втором эшелоне двигалась боевая группа СС Монке в составе двух полков СС и переброшенной по воздуху морской сводной части. Эта группа находилась в непросредственном подчинении фюрера, поэтому Монке должен был взять на себя охрану фюрера и всех членов правительства, которые оставались еще в Берлине.
В третьем эшелоне, как в арьергарде, шли оставшиеся танки дивизии «Мюнхеберг», боевая группа «Беренфенгер», остатки дивизии СС «Нордланд» и оставшаяся треть 9-й авиадесантной дивизии.
Районы сосредоточения, время выступления и т. д.— все это было точно рассчитано.
Во время работы мы пришли к убеждению, что при существующем катастрофическом положении со связью приказ о начале выступления должен быть отдан по крайней мере за двадцать четыре часа до его начала. Только это могло обеспечить выполнение плана,
Генерал Кребс очень интересовался планом прорыва. Он в течение дня несколько раз звонил, осведомлялся, как продвигается наша работа, и просил, чтобы начальник штаба полковник фон Дюффипг приехал к нему во второй половине дня с материалами.
В течение 28 апреля данные о противнике уточнялись. Мы выявили, что русское командование бросило против армии Венка одну из трех танковых армий, наступавших на Берлин, и для содействия этой танковой армии подвело из тыла новую пехотную армию. Другие танковые соединения противника, которые за день до этого сосредоточивались в районе Грюневальда, по всей вероятности, были также оттянуты на юг. Наша разведка беспрепятственно проникла в Грюневальд.
Итак, мы окончательно похоронили надежду па выручку Берлина. Снова мы, солдаты, были одурачены планами фантазера, который, несмотря на многочисленные поражения последних трех лет, не научился учитывать прежде всего истинное положение и силы противника. Был ли фюрер только фантазером или же он был душевнобольным? Или же он был настолько разрушен морально и физически, что мог поддерживать себя только морфием или другими ядами и в таком состоянии приходил к своим сумасбродным идеям? Для каждого здравомыслящего человека все более становилось ясно, что дальнейшая борьба будет делом бесполезным и безнадежным.
На вечерний доклад об обстановке я захватил с собой как можно больше материалов: данные о наличии боеприпасов, о численном составе и т. д. Среди материалов находилось также письмо профессора Зауербруха из клиники Берлинер Шарите, в котором он убедительно писал об ужасной участи раненых и невозможности им помочь. Все эти материалы я хотел использовать для того, чтобы убедить фюрера в безнадежности дальнейшей борьбы. Я был убежден в успехе. Поэтому я заранее вызвал в имперскую канцелярию на 23.30 всех моих командиров участков.
В 22.00 я снова был в имперской канцелярии. В комнате фюрера присутствовали те же лица. В докладе о противнике я прежде всего указал на передвижение крупных сил русских на юго-запад. Насколько я мог определить, эти силы уже должны были вступить в бои с армией Венка. Генерал Кребс подтвердил мое предположение. При оценке положения своих войск я отметил, что в тех местах, где русские наступают крупными силами, они осуществляют прорыв за прорывом и эти прорывы нам удается прикрывать только с очень большим трудом. Каких-либо резервов у нас больше нет. Далее я сообщил о том, что меня больше всего беспокоило: склады боеприпасов, продовольствия, санитарного имущества и т. п., расположенные во внешних районах Берлина, были захвачены русскими или же находились под огнем их тяжелого пехотного оружия. Снабжения по воздуху почти совсем не было. То продовольствие, которое сбрасывалось над Тиргартеном с самолетов, было каплей в море. Письмо профессора Зауербруха я также прочел. В конце доклада я указал на то, что войска смогут сопротивляться не более двух дней, так как по истечении этого срока они останутся без боеприпасов. Поэтому, как солдат, я предложил дерзнуть прорвать «Берлинский котел». Я особенно подчеркнул, что с прорывом войск из Берлина невероятным страданиям берлинского населения будет положен конец. Вслед за этим я изложил фюреру наш план прорыва и пояснил его на заранее приготовленной карте.
Прежде чем фюрер и генерал Кребс успели высказаться попредложенному мной плану, доктор Геббельс напал на меня, применяя крепкие выражения, и попытался высмеять многое из того, о чем я обоснованно докладывал и в чем был убежден. той