Замираю, когда он легко касается губами моего виска и произносит успокаивающе и философски:
— Легко судить тех, на чьем месте мы никогда не были и не будем.
От этой фразы слезы снова скапливаются прямо под закрытыми веками. Открываю глаза, позволяя им скатиться по щекам. Упираюсь ладонями в грудь Нестерова, пытаясь отодвинуться от него. Не хочу, чтобы меня обнимал тот, кто оправдывает их. Не могу. Для меня это слишком важно.
— Я не хочу быть на их месте и никогда не буду! — произношу отрывисто, чувствуя, как дрожит голос. — Когда они развелись, отец решил, что Антон останется с ним, как будущий наследник, а я ему не нужна! Что я такая же как моя мать, что ему изменила!
У меня не было необходимости откровенничать с психологом, потому что он и без того считал, что развод родителей стал причиной моих срывов и приступов панических атак. Он и без этой информации раз за разом выдавал рецепты для покупки нужных таблеток. Мне незачем было изливать перед ним душу. Это устраивало обоих.
Но сейчас все иначе. Сейчас мне во что бы то ни стало нужно доказать Нестерову свою правоту. Не могу согласиться с тем, что, несправедливо осудив и испортив мне жизнь, родители поступили правильно.
Но и сама не знаю, правильно ли поступаю, открывая душу перед тем, кого знаю без году неделя. Конкурентом Антона. Тем, кого всеми силами собиралась избегать. Сомнения продолжают терзать меня, но я уже начала рассказ. Поэтому говорю медленно, нехотя воскресшая в памяти тяжелые воспоминания. Они со скрипом ворочаются в голове, словно ржавые шестеренки старинных часов, отматывая время назад.
— В одно мгновение я потеряла отца, которого считала идеалом для подражания, брата, ставшего для меня самым близким человеком, элитную гимназию и собственную комнату в огромной квартире в центре. Лишилась подруг, что не захотели продолжать общение с не принадлежащей к кругу избранных, — всхлипывая, медленно и четко выговариваю каждое слово, пока слезы льются по моим щекам непрерывным потоком. — А взамен получила обычную школу в районе Чуркина, где ученики на переменах выбегают курить на теплотрассу, потрепанную одежду из массмаркета и спальное место на диване в гостиной, где допоздна засиживались делегации маминых новых ухажёров.
Марк слушает молча, а его пальцы неподвижно застыли на моей спине. Даже ветер и волны, кажется, стихли, не прерывая меня. Вытираю катящиеся по щекам слезинки рукой, но на их месте тут же оказываются новые, обжигающе горячие.
— Человек ко всему привыкает, и я привыкла, — голос звенит от злости, потому что воспоминания, которые я мечтала стереть из памяти, теперь вспыхивают в моем сознании яркими картинками. — Успела забыть, что раньше всё было иначе. Успела смириться с тем, что теперь моя жизнь именно такая. И она бы оставалась такой, если бы мамин новый сожитель в одну из ночей не изнасиловал меня.
Нестеров шумно сглатывает, но никак не выражает своего отношения к сказанному, лишь его теплая ладонь, лежащая на моей спине, сжимается в кулак. Он не прерывает меня, зная, что, если перебьет, я остановлюсь. Дает выговориться, раз уж начала, понимая, что он, возможно, первый, кому я это рассказываю. И, если не считать членов семьи, он действительно первый.
Тогда, в шестнадцать лет, я лгала всем, как героически ушла из дома из-за ссоры с матерью и выглядела при этом круто в глазах одноклассников и знакомых. Эдакая эмансипированная хулиганка. Но на самом деле всё было иначе.
— После того, как я пожаловалась матери, она выгнала меня, сказав, что ей нужно устраивать собственную личную жизнь, а с Лолитой-конкуренткой под носом это делать не просто.
Теперь я говорю быстро, обрывая рассказ лишь тогда, когда в легких заканчивается воздух. Резко вдыхаю и продолжаю говорить. Слова сыпятся из моего рта, формируясь в предложения до того, как я сформулирую их в своей голове. До того, как передумаю и пожалею о том, что всё это ему рассказала.
— У меня была только спортивная сумка с одеждой и рюкзак с учебниками и канцелярией. Оказавшись на улице, я понятия не имела о том, что мне теперь делать. Тогда я обратилась за помощью к отцу, надеясь, что он защитит меня. Но услышала в ответ, что я такая же шлюха, как мать.
Непривычная искренность собственных слов опаляет мне губы, стоит мне только признаться в той тайне, которую я столько лет тщательно скрывала от всех. В той боли, что хранилась внутри, оставив на моей душе уродливые шрамы.
— Не знаю, что было бы, если бы Тоша не спас меня тогда, — заканчиваю я бесцветным тоном и снова всхлипываю. — В тот день он снял мне квартиру и время от времени подкидывал денег.