– Сильно переживает, да? – сказал я, потому что надо было хоть что-то сказать.
– Да, – согласился Самара, выразительно глядя на меня. Нехорошо так глядя. Пристально.
Раньше я как-то не задумывался, что наш боцман настоящий зверь. К тому же – русский, что делало его опасным вдвойне. У этих варваров жестокость в крови, не зря же они придумали дыбу, самогон и Сибирь.
Чтобы немного разрядить обстановку, я закурил сигарету, заказал еще бутылку водка (простите, святые отцы!) и со всей возможной серьезностью произнес:
– У Манана серьезная душевная травма.
На Энди я старался не смотреть.
– Травма, говоришь?
Разумеется, этот дикарь пропустил слово «душевная».
– Господа, – неожиданно подал голос Турчи. – Прежде чем мы расстанемся, я хотел бы уточнить: какую сумму вы намерены дать мне в долг?
Самара поперхнулся. Остатки жалованья мы планировали пропить, а не ссужать в долг найденным на помойке оборванцам. Кружка пива – максимум, чем мы намеревались утешить обездоленного.
– Я рассчитываю на самую скромную поддержку, – поспешил успокоить нас Манан. – Поймите правильно: в чужом городе, без документов и денег мне будет необычайно сложно. У меня ОГРОМНЫЕ проблемы, мне надо хотя бы позвонить…
В его голосе сквозило настоящее отчаяние.
– Пей пиво и проваливай, – нашелся наконец Энди. – Руки целовать не надо, поставишь за нас свечку при случае.
В целом я был согласен с боцманом, и мы бабахнули еще по пятьдесят. Но нашего нового друга мы недооценили.
– Что значит «проваливай»? – заканючил Турчи. – Вы меня спасли?
– Спасли, – согласился Энди, закусывая водка соленым рыжиком.
– Значит, вы обязаны обо мне позаботиться! Мне просто не к кому больше обратиться! Я на краю гибели! Я почти погиб! То, что меня не убили там, в темной подворотне этого ужасного города, только отсрочило смертный приговор! Охвативший меня ужас был пронзителен, но ваше появление подарило надежду! Вы проявили благородство, челолюбие, показали всю широту души, и не следует останавливаться на достигнутом! Зачем вытаскивать котенка из реки, чтобы тут же бросить его в огонь? Зачем дарить надежду и сразу же…
Энди хлопнул Манана ладонью по голове, тот стукнулся подбородком о стол, и следующие два по пятьдесят мы выпили, наслаждаясь тишиной. Разумеется, я, как человек цивилизованный и воспитанный в строгих католических традициях, не мог одобрить поведение русского друга, но выключить Турчи по-другому не представлялось возможным. И я воздержался от замечания.
– Что ты думаешь о Достоевском? – поинтересовался Самара.
Он всегда задавал этот вопрос, когда хотел поговорить, а подходящей темы не находилось.
– Думаю, что «Бесы» – это великолепно, – заученно ответил я. – Особенно в подлиннике.
– Ты духовно вырос рядом со мной, – покровительственно произнес Энди. – Жаль, что у нас так мало времени, а то бы я обязательно показал тебе домик, где Раскольников замочил злую старушку.
– Чтобы не быть тварью дрожащей.
Самара с сомнением посмотрел на меня. Кажется, этот варвар не был до конца уверен в моей искренности.
– Достоевский велик, – подумав, сообщил Энди. – Ни один писатель в мире не может сравниться с ним в психологической глубине образов. Кстати, я рассказывал о его трагической судьбе?
Ответить я не успел.
– Язык прикусил, – сообщил очнувшийся Манан.
– И только? – пробормотал Энди. – Я рассчитывал, что убил тебя.
Турчи отодвинулся от боцмана и с надеждой посмотрел в мои глаза. И разглядел в них свойственные мне дружелюбие и сострадание. А я, в свою очередь, заметил, что Турчи не жульничает и не пытается, сыграв на сочувствии, выманить из нас небольшую подачку. Губы Манана дрожали, а в глазах прятался настоящий страх. Турчи пребывал в жуткой панике и едва сдерживался, чтобы не закатить истерику. Он на самом деле запутался, не знал, что делать, и отчаянно нуждался в помощи.
– Вы мне кажетесь куда более цивилизованным и гуманным челом, чем ваш друг.
– Я ходил в католическую школу, – кротко поведал я. – И пишу морские рассказы.
– Ростропович, мля, – буркнул Самара, закуривая и выпуская в найденыша струю табачного дыма.
Манан закашлялся, жалко посмотрел на русского, потер подбородок и продолжил:
– Вы культурный человек и должны понять, что я ДЕЙСТВИТЕЛЬНО стою на краю гибели.
– Подробнее, пожалуйста, – попросил я. – Мне интересно как писателю.
– А вот записывать не надо, – поморщился Турчи.
А я и не собирался.
Мы бабахнули еще, теперь по сто, а Манан с отвращением пригубил пиво. И засопел. Пиво ему не нравилось. Тогда мы влили в него двести водка, и Турчи окончательно размяк.
– Господа, все происходящее видится вам… ик… лишь эпизодом, жалкой сценкой, а для меня… А я… Решается моя судьба, господа! Или рушится! Утро я могу встретить в морге! Или еще хуже!
– Если ты не заткнешься, – буркнул Самара, – следующие пять минут станут самыми ужасными в твоей жизни. О морге ты будешь мечтать.
Манан икнул, еще дальше отодвинулся от боцмана, склонился ко мне и горячо зашептал:
– Понимаете, я торговец. Но я не простой торговец, клянусь Спящим, я колдун! Понимаете, я настоящий колдун.
Язык у нашего нового друга изрядно заплетался.
– А ведь ты мог просто помочиться на него и пройти мимо, – доверительно сообщил мне Энди. – И мы не притащили бы этого сумасшедшего в приличное заведение.
Чтобы назвать портовый кабак приличным, нужно было выпить столько же, сколько и Самара. Я на такой подвиг неспособен, поэтому просто отмахнулся от боцмана и предложил Турчи продолжать. Как человек цивилизованный и склонный к творчеству, я чувствовал, что побитый и ограбленный найденыш скрывает тайну, которую никогда бы не выдал, будь он здоровым и богатым. Манан был полностью деморализован, растерян, совершенно не представлял, что делать, и отчаянно искал поддержки у кого угодно. Ему было страшно и одиноко.