Мартин Стивен
«Совесть короля»
Благодарности
Посвящается Дженни
Этой пьесой хочу поймать я совесть короля.
Я крайне признателен Соне Ленд, Урсуле Маккензи и Таре Лоуренс за их веру в Генри Грэшема и в меня. Спасибо Лоуренсу Джеймсу, Филиппу Фрэнксу, Вэлу Макдермиду, Дженни Мюррей, Саймону Расселу Бийлу, Грэму Стилу и Лену Риксу за помощь и советы. Благодарю Дженни, Нейла, Саймона и Генри за то, что терпели меня и Генри Грэшема. Я крайне признателен доктору Эндрю Стивену за советы медицинского характера. Не могу не отметить любезность сотрудников библиотеки Кембриджского университета, Бодлеанской библиотеки Оксфорда, библиотеки Джона Райлендса Манчестерского университета и кембриджского Фицуильям-колледжа. За предоставленный мне доступ к редким книгам я в неоценимом долгу перед людьми из Кингс-колледжа, а также перед мистером Джоном Боултером.
Замечания автора
В конце этой книги вы найдете исторические заметки по поводу ее героев.
По поручению королевы Елизаветы сэр Фрэнсис Уолсингем в свое время создал самую разветвленную шпионскую сеть во всей Европе, которую финансировал главным образом из собственного кармана. Он нанял несколько поэтов и драматургов, в частности Кристофера Марло и Энтони Мундея, чтобы те выступали в роли его шпионов. Шпионы Уолсингема нередко действовали под вымышленными именами. Так, например, Энтони Мундей прикрывался именем Джордж Граймс. В качестве агента Уолсингема несколько раз упоминается и некий Уильям Холл, о котором практически ничего не известно, за исключением имени и того, что многие из тех, с кем он имел дело, были так или иначе знакомы с Уильямом Шекспиром. Томас Торп опубликовал томик сонетов Шекспира в 1609 году; там сказано, что «единственным сочинителем сих стихов» является «Мистер У.Х.». За этими буквами после приличного пропуска следует слово «всех».
«Отличительная черта истории жизни Шекспира… — практически все записи, относящиеся к нему, загадочным образом исчезли… Такое впечатление, будто некто или некая организация не без согласия правительства когда-то „проредили“ архивы и конфисковали все документы, так или иначе относящиеся к Уильяму Шекспиру…»
«Тайна Уильяма Шекспира, таким образом, становится очевидной. Если Шекспир был великим драматургом, то почему никто в его родном Стратфорде не знал об этом? Никто не пишет или не говорит о нем как о драматурге. На могильной плите Шекспир упомянут как торговец зерном, а в эпитафии сказано просто „джентльмен“. Почему нигде не говорится о его образованности? Неизвестно, где он учился. Насколько можно судить, Шекспир не приобретал книг, ведь ни единая книга не упомянута в его завещании… Почему после него не осталось никаких письменных документов? Ни писем, ни дневников, ни мелких записок, которые могли сохраниться… А его стихотворения, пьесы и рукописи? Ни одной не обнаружено и ни одна не была известна в Стратфорде тех дней. Он лишь подписывает документы, составленные другими…»
«Шекспир, похоже, ни у кого не оставил о себе впечатления как о драматурге… В своем завещании Шекспир отдает подробнейшие распоряжения относительно имущества… однако и словом не обмолвился ни о каких рукописях, ни о книгах, принадлежавших ему или одолженных, ни о каких правах на опубликованные пьесы или поэмы… Гении, подобные Моцарту или Микеланджело, пробуждали в людях глубочайшие чувства как при жизни, так и посмертно. Человек из Стратфорда таковых не вызывал. Посредственный драматург Фрэнсис Бомонт, который также скончался в 1616 году, был похоронен в Вестминстерском аббатстве, Шекспир же удостоился подобной чести лишь в 1740 году».
Пролог
Большой счет на маленькую компанию.
30 мая 1593 года
Дептфорд, Южный Лондон
— Для тебя пришло время уйти из жизни! — негромко прозвучал зловещий голос Роберта Пули.
Река у Дептфорда окрашена в красно-коричневый цвет. Не стоит удивляться: ведь рядом расположены скотобойни, а там в каменном полу высечены желоба, по которым кровь забитых животных стекает в Темзу. Река никогда не была чистой — она уносила с собой всю лондонскую грязь. В дни забоя скота кровь вместе с мочой и калом животных превращала ее воды в темно-коричневую жижу. Мычание коров, чувствующих близкую смерть, было невыносимо слышать. Казалось, будто визг и рев исходят из пасти самой преисподней. Какими бы глубокими ни делали желоба, кровь волнами окатывала бревенчатые стены, подтачивая их быстрее, чем самая промозглая и влажная зима.
— Я сам решу, когда придет мое время! — произнес Марло и резко опустился на стул у окна.
Кристофер Марло. Кит Марло. Величайший, первейший, лучший драматург Англии. Его черный, подбитый шелком бархатный камзол был испачкан, локти вытерты до матового блеска: сколько столов в лондонских пивных отполировано ими!
— Ты больше ничего не решаешь. Решаем мы. Ты утратил право решать, когда стал ненадежен. — Пули говорил нарочито спокойным тоном, но за этим спокойствием чувствовалось нешуточное раздражение. — С тобой заключили договор. Ты поступал так, как тебе было велено, и хранил молчание. Как и все мы. Но затем ты вздумал погромче заявить о себе, не так ли? Захотелось поднять шум, привлечь к себе внимание…
В глазах Пули, в его голосе горела ненависть — ненависть к собственной слабости, ненависть человека, который позволил чувствам взять над собой верх.
— Господи Иисусе! — воскликнул Марло, криво усмехаясь. — Неужто великий мастер Пули уже не владеет собой?
«Но умереть в Дептфорде…» — подумал он про себя. Перед героями и злодеями в его пьесах распахивались врата рая или ада. Поэту же, давшему им жизнь, предстояло сдохнуть на самых гнусных задворках Лондона.
— Время пришло. — Голос Пули прозвучал властно, и эта властность показалась куда более пугающей, чем любая злость. — Сейчас. Сию минуту.
Пули прав. Таков уговор: он должен умереть во время ссоры по поводу того, кому платить за трапезу, поданную им в харчевне. Трапеза завершилась. Настало время свести счеты.
Марло вскочил с места. Пули остался сидеть, наблюдая за ним, спокойный внешне, но внутренне напряженный, словно готовый к бою клинок. Фризер и Скирс, сообщники Роберта Пули, нервно оглядывались и в ожидании дальнейших указаний бегали глазами от Марло к своему предводителю. Кристофер посмотрел на них, и губы его скривились в презрительной усмешке. Он начал раздеваться: сначала камзол, затем крахмальный кружевной воротник. Бедняцкая одежда была сложена на столе, ожидая его. Какие-то лохмотья, грязноватая куртка, источавшая сильный запах пота…
Предполагалось, что в мир иной отправится молодой моряк, но тело, которое предстояло передать местному правосудию, считалось бы принадлежащим Кристоферу Марло. В Дептфорде человеческое тело ценится дешево, а души — тем паче.
Но тут вмешалось само провидение. Накануне вечером в четырех милях отсюда, у колодца Святого Фомы, повесили сумасшедшего пуританина, автора злокозненных прокламаций. Джон Пенри был лишь на год старше Марло, а по иронии судьбы также оказался родом из Кембриджа. Небольшая сумма для могильщика, которого мало заботило, где похоронен повешенный, способствовала опустошению дешевенького гроба, а высокий воротник, надетый вместо кружевного воротничка Марло, надежно скрыл следы от веревки. В общем, с пуританином было куда меньше возни, чем с матросом. Прежде всего, того пришлось бы напоить, что не представляло труда, но вот отделаться от его друзей виделось более сложным делом. Впрочем, кто переполошится из-за очередного мертвого матроса? Еще меньшее число людей обеспокоится по поводу того, кто все равно уже мертв. А покойник, чьи пальцы перепачканы чернилами и чьи ладони не несут на себе следов мозолей от корабельных канатов, — такой покойник представлялся сущей находкой.