— И я отказался! Конечно же! Кто такой этот король, чтобы указывать, что мне делать?
Услышав такие слова, второй пленник побелел как полотно. Уж он-то знал, кто такой король. Начать с того, что его арестовали именем короля. Судя по всему, тем же именем будут пытать, или отправят на виселицу, или же оставят гнить в этом сыром каменном мешке. И ему сделалось страшно. Кто он, этот сэр Томас Овербери, что сидит перед ним? И стоит ли вместе с ним пить?
— Меня не продержат здесь долго! Увидите сами. Королю ничего другого не останется, как выпустить меня. Карр его уговорит! Да ради меня он будет рассыпаться перед Яковом мелким бисером! — Овербери принялся нервно расхаживать по тесной камере. — И тогда я отомщу всем моим врагам! Всем тем, по чьей вине я сейчас обязан гнить в этой вонючей развалине! Я нужен Карру! Я нужен самому королю!
«Нет, этот человек безумец», — подумал второй заключенный. Он поставил стакан и боком начал пробираться к двери.
— К дьяволу заключение! — кричал тем временем Овербери, уже не замечая своего собеседника. Двор был средоточием интриг, туда стекались последние новости, а он вынужден прозябать здесь, за высокими стенами, словно корабль, севший на мель. Бездействие терпеть было невозможно!
А в нескольких милях от него сэр Генри Грэшем не скрывал своей радости по поводу того, как ловко ему удалось обезвредить Овербери. Однако даже он не понимал, что стоило ему упрятать своего врага в клетку, как тотчас нашлись другие, кто был готов нанести пленнику смертельный удар.
Глава 24
Сам великий шар,
Все, что ему достанется в наследство, сгинет
И, как и этот отшумевший праздник,
Пройдет бесследно…
29 июня 1613 года
Театр «Глобус»
— Ну как, готов к нашему великому дню? — с ухмылкой поинтересовался Джон Хемминг у Генри Кондела.
— Ты уверен… что мы не совершаем ошибки? — вопросом на вопрос ответил тот.
— Подумай сам, — стараясь не выдать своего раздражения, сказал Хемминг, словно пытаясь что-то объяснить малому ребенку. — Мы ведь с тобой актеры. Лицедейство — то, чем мы занимаемся. В свое время Кит Марло был легендой — благодаря тому, что он писал, что он делал и кем был. Бог знает, какие слухи ходили о его смерти. И вот теперь, когда доподлинно известно, что Кит Марло жив, что он не умер в 1593 году, что он наблюдал за нами в течение двадцати лет, — да это будет самое великое торжество над смертью со времен Иисуса. Самый драматический момент нашей жизни! Да что там нашей! Всех, кто будет при этом присутствовать! Вспомни речь старого Уилла в «Генрихе Пятом»! О том, как те, кто не участвовал в битве при Азенкуре, будут всю свою жизнь кусать локти. Подумай сам, как будут терзаться те, кому не довелось увидеть, как великий Марло вновь заявит о себе во весь голос. И где? В самом театре «Глобус»! Перед королевской труппой! А на следующий день ее актеры уже сыграют на этих самых подмостках его запрещенную пьесу. — Хемминг подошел к Конделу и обнял его за плечи. — Иногда сама история ставит перед нами вопрос, и ответ на него может быть только утвердительным.
Кондел на минуту задумался.
— Но ведь это не так! — возразил он. — Можно подумать, ты не знаешь, что представляли собой тексты, которые присылал Марло. «Ричард Второй», «Ричард Третий», «Юлий Цезарь»… Нет, и в них, конечно, имелись удачные места — но по большей части это были безумные, никому не понятные вирши! Мы с тобой прекрасно знаем, что лишь стараниями Уилла они превращались в пьесы, которые можно ставить для зрителей. Так неужели теперь возможно предать его ради человека, который в первой своей жизни только и делал, что отравлял людям существование, и, похоже, намерен делать то же самое и после своего воскрешения? Джон, неужто мы откажем нашему другу в праве считаться истинным автором этих пьес? Это равносильно тому, как если бы у него отнять искусство!
— Искусство! — фыркнул Хемминг. — К черту искусство! Какое отношение к нему имеем мы, актеры? Наше дело сделать так, чтобы народ, позабыв о делах, толпами валил на этот берег реки взглянуть на нас. Нет, безусловно, здесь ценят самих себя. Мы не устраиваем после спектакля петушиных боев или травли медведя, — после этих слов Хемминг принялся расхаживать взад-вперед, — как эти жалкие дешевые театрики, где играют на потребу простонародья. А разве мы, случись выбирать между пустым брюхом и сытой жизнью, разве мы погнушались бы и не опустились бы до дешевых потех? Ты согласен голодать во имя искусства? Согласен? Признайся честно.
— Пожалуй, нет, — ответил со вздохом Кондел, — но будь я королем и веди я переговоры о заключении мира, то предпочел бы встать на сторону Шекспира, а не Кита Марло.
— Забудем об этом! — воскликнул Хемминг. — Не переживай, Уилл как-нибудь справится. По крайней мере, без денег он не останется.
— И все равно мне как-то не по себе…
— Довольно! Всю жизнь он только тем и занимался, что присваивал себе чужие заслуги. И вот теперь один из настоящих авторов потребовал свою законную долю. Воистину длань Божья! А Шекспир пусть возвращается к себе в Стратфорд, там у него и недвижимость, и свое дело. Не так уж и плохо для заурядного актеришки. Так что не мучайся. Не пройдет и полугода, как мы будем сидеть с ним где-нибудь в таверне и со смехом вспоминать эту историю!
Последнее утверждение показалось Конделу весьма сомнительным, тем более что в задуманном спектакле ему предстояло сыграть свою роль. Одно он знал наверняка: сосредоточиться на пьесе ему не удастся. Потому что его мысли будет занимать другое — то, что за ней последует и как это воспримет публика. Подумать только, Кит Марло! Убитый в пьяной драке двадцать лет назад в самом расцвете творческих сил. И что же? Оказывается, он жив! И сейчас находится не где-нибудь, а здесь, в театре «Глобус»! Более того, все эти годы Кит продолжал пусть даже из могилы общаться со своими почитателями. Нужно непременно уговорить его, чтобы он написал продолжение «Доктора Фауста»! А то вдруг опять умрет. По-настоящему. Ведь это лишь вопрос времени, причем весьма скорого времени, если судить по тому, как он выглядит. А пока Марло жив, было бы грешно на нем не заработать.
Им крупно повезло, что Кит Марло пришел именно сюда. Хемминг никак не мог успокоиться. Что было бы, отправься он в «Розу» или «Красного быка»? От одной только подобной мысли Хемминг был готов скрежетать зубами. К счастью, это все-таки «Глобус». Впрочем, так должно было быть всегда.
— И когда же его выход? — спросил вслух Кондел. Они с Бербеджем доверили переговоры Хеммингу.
— Он… не сказал… — рассеянно ответил тот. — Известно лишь, что как только спектакль закончится, Марло обратится к публике с Галереи лордов. Он написал для Бербеджа десять строк, и когда тот их произнесет, заговорит сам.
Та часть театра, где располагалась сцена, имела соломенную крышу, нижняя часть которой представляла собой раскрашенный свод. Лишь пара футов отделяла крышу от башни, с которой трубачи возвещали о начале спектакля или же, если требовал сюжет какой-либо пьесы, палили пушки. Непосредственно под крышей располагалась так называемая Галерея лордов. Места на ней предназначались для привилегированной публики, готовой выложить за это удовольствие лишнюю монету. С высоты сцена была видна как на ладони. Правда, имелось одно неудобство: нередко место на галерее приходилось делить с музыкантами. Однако сегодня музыкантов отсюда прогнали, и те были вынуждены расположиться сбоку от сцены. Билеты для зрителей на галерею также решили не продавать. Сегодня ее хозяин — Марло; это трибуна, с которой он возвестит о своем втором пришествии.
Поговорив, Хемминг с Конделом разошлись. Оба влились в шумную толпу актеров, которым сегодня предстояло сыграть для почти полного зала пьесу «Все правда».