Женщина остановилась у ворот, поставила на землю плетеную корзину, опустила голову в поклоне.
— У меня тут на летней кухне осталась кое-какая мелочь, можно я заберу, отец?
«Хозяйка этого дома», — молнией блеснуло в голове домлы.
— Пожалуйста, доченька, пожалуйста, — засуетился он.
Молодая женщина прошла с сынишкой в глубину двора — мимо приветливо улыбающегося ей головастого старика и второго — этот сидел нахохлившись, но, увидев ее, словно проснулся.
Проводив женщину глазами, Кудратходжа многозначительно покачал головой:
— Надира, невестка Уразкула.
— Какого Уразкула?
— Да того самого, который в памятный нам обоим год мардикерства отнял чин сотника у твоего покорного слуги и передал его тебе, почтенный профисор! Неужели забыл? Эта женщина — его невестка. Муж у нее механизатор. В их доме ты и живешь. Одним-единым приказом всемогущий Атакузы вытурил их. Для тебя старался, почтенный активист. Потому как ведь у нас равенство и справедливость…
Домла почувствовал во всем теле неожиданную слабость, прислонился к стене. Разве просил он Атакузы, чтобы дали ему этот, такой большой дом! Да и зачем он старику, который одной ногой уже в могиле.
В дверях летней кухни показалась женщина, она тащила за собой сынишку. Мальчик упирался, хныкал:
— Не хочу уходить, не пойду… Наш сад! Хочу здесь…
— Замолчи, кому говорю! Сейчас придет раис! Услышит — прибьет!
Кудратходжа снова хихикнул. До чего же у него противный, дребезжащий смешок!
— Придет раис! Бывало, детей пугали шакалом, а теперь хватает имени твоего племянника, почтенный профисор.
Домла весь дрожал, но не говорил ни слова.
Женщина грустно оглядывала большой чистый двор, утопающий в зелени, заново побеленные стены, застекленную веранду — айван, залюбовалась свежей, нежноголубой краской ажурных переплетов.
— Хороший вы сделали ремонт. Мы тоже собирались в этом году перестроить кухню. Мечтали…
Кудратходжа мотнул головой на тонкой шее:
— Не печалься, дочь моя! В этом ли доме жить, в другом ли — все равно нам уготован один. дом — кладбище. Все туда придем…
Надира не ответила ему.
— До свидания, домла. Я просто так… Прожили здесь десять лет, привыкли. Каждое дерево, каждый цветок в этом дворе сажала своей рукой. Потому и болит душа.
Домла засмущался, закашлял:
— Я понимаю, доченька, я все понимаю.
— Что ж делать, пусть вам живется здесь долго! — Надира потянула за руку продолжавшего хныкать мальчонку и вышла со двора.
Кудратходжа громко цокнул языком:
— Вот она, твоя справедливость! Тут она вся! Не было ее раньше, не будет и теперь!..
Домла резко обернулся. Злобный смех Кудратходжи унес все его сомнения.
— Нет! — крикнул он, выпрямившись во весь рост. — Была, всегда была справедливость! И ты ее, между прочим, отведал сполна. Она была и тогда, когда ты понаоткрывал лавки в годы нэпа, сдирал шкуру с бедняков! Она была, эта справедливость, и когда ты выкрал красавицу Айнису у бедняка-дехканина! Только ты не следовал ей. А помнишь ты, ходжа, что сталось с несчастным мужем Айнисы, когда со своими подкупленными головорезами ты увез ее? Бедный парень повесился на кладбищенской чинаре. Ты помнишь это, ходжа?..
— Помню, профисор, как не помнить. Но только…
— Вон с глаз моих! — зарокотал Нормурад. — Вон, пока не встретимся на том свете на твоем мосту Сират!
Нормурад-ата был страшен. Большой, весь взъерошенный, с поднятым над головой кулаком. Кудратходжа, ощерясь, попятился от айвана к воротам. Нормурад Шамурадов, не опуская кулака, шагнул за ним и вдруг бессильно опустился на ступеньку, в сердце резко и больно кольнуло. Старик долго сидел, уронив голову. Внутренний голос теребил, терзал душу. Он, Нормурад Шамурадов, конечно, прав, тысячу раз прав. Обидно, что не смог сейчас положить на лопатки ходжу. А причиной тому Атакузы — этот дом, этот сад! Ходжа, шелудивый пес, подхватил оброненную кость и тявкает теперь на весь свет.
Он приподнялся, чтобы встать, и в этот момент открылась садовая калитка — пришла Алия. Она сразу поняла, что дяде плохо, быстро подбежала к нему.
— С сердцем нехорошо? Сейчас принесу лекарство…
— Не надо, пройдет. Уже лучше… Атакузы дома?
— Уехал в степь, еще затемно, — Алия, склонив голову к плечу, с нежностью глядела на старика. Домле всегда нравилась эта ее особенность — склонять голову. — Не беспокойтесь, все будет хорошо, Атакузы-ака уже велел привести в порядок ваши книги.
— Я не о книгах. Этот дом он взял с согласия хозяев?
Голова Алии опустилась ниже.
— Не знаю. Они получили квартиру на краю кишлака. Только там еще нет водопровода и газ не провели.
— Так зачем было их сгонять с насиженного места?
— Он думал о вас… — На лице Алии выступил румянец. — Вам же нужен уход…
Слова ее и то, как она произнесла их — робко и нежно, — снова тронули старика.
— Спасибо вам, доченька, — сказал он мягко. — Вы не думайте, я ценю вашу доброту. Очень ценю ее. И все-таки не надо было из-за меня обижать людей. О! — застонал Нормурад-ака.
Лицо Алии вспыхнуло.
— Пойдемте чай пить, дядя… К нам приехал Уразкул-ака, ждет вас.
«Наверно, по этому же делу пришел. Дожил я, дожил!..»
2
Каждый раз, заходя в дом Атакузы, домла чувствовал себя неловко. Из-за Хайдара. Он сейчас в отпуске и задержался в доме отца. Хотелось побеседовать с джиеном, поехать вместе в степь — посмотрели бы оросительные работы и там, на месте, заново обсудили его диссертацию. Но Хайдар будто не замечал домлу, не здоровался. Вот и сейчас — чуть ли не нос к носу столкнулись у колодца. И Хайдар круто свернул в сторону.
Домла остановился в нерешительности, думал пойти обратно, но Уразкул, сидевший на айване, уже заметил его, встал с места. В озорных, как прежде, глазах, на свежих, будто румяное яблоко, щеках, в уголках губ под редкими усами запрыгала лукавая улыбка:
— Зачем согнулись так, мулла Нормурад! Кто же за унылого старика замуж пойдет?
— Что-что? — не понял домла.
— Еще притворяется! А ушам нравится, как сливочное масло желудку. Да распрями, говорю, распрями плечи! Сейчас и старухи стали разборчивыми, не за богатство идут, выбирают с фигурой!
— У меня одна надежда — скорее бы соединиться с моей старушкой.
— Нужен Гульсаре-биби такой мямля! Думаю, ей тоже понравится старик пободрее! — рассмеялся Уразкул. Но тут же посерьезнел: — Собирайся в путь. Вижу, ты совсем извелся. В горы поедем, проветришься хоть немного… Правду сказать, пршхворнул там наш Прохор. Поедем, навестим больного, заодно и проветримся. — Улыбка в уголках губ Уразкула медленно угасла. — Немного нас осталось. Раз-два и обчелся. Надо держаться друг друга, дорогой Нормурад!
Насчет дома Уразкул не проронил ни звука.
Между друзьями должно быть все открыто, недомолвки портят дружбу. Домла собрался уже завести прямой разговор, да подумал: «Поговорим по дороге, там будет свободнее».
Он переоделся, вышел на улицу, Уразкул ждал у ворот, держа под уздцы двух серых ослов.
— «Волги» поданы! — объявил, посмеиваясь.
Нормурад на миг заколебался. «Пророк на осле!
Пожалуй, попадешь ходже на зубок». И сразу одернул себя: какое это имеет значение? Взял в руки плетку.
— Когда же это мы доберемся до гор на твоих «Волгах»?
— Садись, садись, всего-то каких-нибудь девять верст, доплетемся!
Солнце уже успело подняться выше тополей, асфальтированная дорога, политая водой, блестела, точно покрытая лаком. Улицы оставались в тени. Кроны чинар и белых тополей слились так, что и солнечному лучу не пробиться.
Уступая дорогу грозно ревущим самосвалам и легким, бесшумно скользящим «Москвичам», старики неторопливо ехали у самой обочины. Не так-то уж и давно, кажется, люди глазели, разинув рты, на автомобили, а теперь те же люди, так же разинув рты, смотрят на двух старцев, восседающих на ишаках, и подмигивают друг другу.