— Сейчас знакомятся на самом верху. — Поликарпов блеснул глазами. — Как только будут новости, мы сразу пришлем кого-нибудь. Словом — кончайте скорее монографию.
— Я хотел бы поговорить…
— Я тоже. Но… Извините, домла, там ждет министр. — Поликарпов повернулся к машине. — Мы в степь. Я еще приеду. Обязательно.
Пришлось домле проглотить обиду. Собрался было поговорить о работе, но куда уж тут — министр!..
За миндалевой рощей, на склоне горы, там, где росли, борясь за каждый клочок каменистой почвы, горная арча, лещина, боярышник и дикие яблони, белели три домика лесного хозяйства. У ближнего под громадным вязом стоял сухопарый старик среднего роста и угрюмо смотрел на гостей. Рыжеватые волосы его были взлохмачены, совсем как у современного модника.
— Вот это да! — рассмеялся Уразкул. — Мы спешим, мы торопимся к больному, а больной ржет и роет копытом землю!
Прохор ударил по воздуху рукой, пошел навстречу гостям.
— Ты что это так раскипятился? — спросил домла.
Прохор снова резко, наотмашь рубанул воздух.
— Видели Минг булак?
— Ну?
— Если видели, должны понять. О том и разговор. Я сказал сыну — вред ведь какой! Объяснил — плохое дело здесь затевают. Ты, говорю, тоже не пешка, директор института как-никак. Замолви слово, где надо!
— И что же он? Говорит, теперь уже бесполезно?
Прохор с удивлением посмотрел на Уразкула:
— Ты-то откуда знаешь?
— А я все знаю, брат!
— Нет, не все! — В голубых глазах Прохора зажглись искры, рыжеватые усы встопорщились. — Бесполезно или нет, но я это дело так не оставлю. Писать буду! До самой Москвы дойду! Да, кстати… — Прохор вдруг уставился на домлу. — Кстати, как там со статьей?
— Статья… Статья пишется.
— Два года пишется! Признался бы: не пишется она у тебя, племянничка любимого бережешь.
— Слушай, Прохор!..
— Слушал, достаточно слушал. Нету прежнего Нормурада, умер. Наш Нормурад не сидел бы сложа руки. Что там племянника, сына не пощадил бы. А племянник твой хорош! Умный ведь, кажется, человек…
— Это ты про Атакузы? — спросил Уразкул. Он стреножил ослов и подошел к вязу. — Был, как говорится, умным, а стал умником!..
Домла вспомнил только что увиденный кишлак: прямые как стрелы улицы, празднично белые дома. Сказал горько:
— Нет у людей совести, вот что, Уразкул. Племянник мой покоя не знает — какой кишлак построил…
— Построил-благоустроил… Ну и что? Теперь можно и людей топтать?
Домла опустил голову. Все ясно. Под большой чашей скрыта маленькая. Дом!..
— Я понимаю твою обиду, Уразкул…
— Брось, не за дом я обижен, — Уразкул, тряся реденькой бородкой-клином, наскочил на домлу, как петух. — Если хочешь знать, я и невестку отругал, чтоб не устраивала скандалов из-за какого-то дома. Живи себе в нем на здоровье. Речь не о том, про Атакузы говорю. Человека он ни во что ставит. Покажется ему, что кто-то поперек дороги стоит, — вздохнуть не даст. За что, скажи, сына сослал в степь? Да не таращи, не таращи ты на меня глаза, Нормурад. Пусть Атакузы тебе хоть сто раз племянник, плевал я! — Гневно взметнув полами чапана, Уразкул зашагал к поляне, где паслись стреноженные ослы. Прохор остолбенел — очень уж неожиданно грянул скандал. Водил глазами — на растерянного Нормурада, на Уразкула, а тот уже седлал своего осла.
— Эй, Уразкул, ты что, взбесился на старости лет? — очнулся Прохор.
— Хватит с меня! Покорно благодарю!..
— Только и недоставало, чтобы еще мы перессорились. — Домла мешком упал на пень, посмотрел с мольбой на Прохора: — Задержи этого упрямца, Прохор! Прошу тебя!
Глава десятая
1
Уже у калитки Шукурова остановил голос жены:
— Товарищ Шукуров!
Махбуба так называет мужа, когда она в шутливом расположении духа. Это повелось еще с первых дней брака.
Шукуров обернулся. Махбуба только что поднялась с постели — яркий шелковый халат, ноги в легких босоножках. Поправляя на ходу белыми оголенными руками рассыпавшиеся волосы, она спешила к мужу.
— То все ночами ждала, не могла дождаться вашего величества, а теперь по утрам приходится караулить, уходите ни свет ни заря.
От нее веяло теплом постели и еле уловимым цветочным ароматом. Большие серые глаза озорно блестели. Шукуров невольно поддался шутливому настроению жены, подхватил:
— Ваш покорный слуга хранил сон своей ханум. Потерпите немного, пройдут эти суматошные дни, начнем отчитываться перед вами за каждую минуту, вам еще надоест, ханум.
— Премного благодарны! — Махбуба, продолжая улыбаться, низко поклонилась. — Что ж поделать? Приходится нести бремя супруги первого секретаря. Все понимаем.
— Люблю сознательных женщин!
— А как гость из обкома? Приедет?
— Должен приехать. Только мы с ним махнем прямо в степь.
— Не зазимуете же в степи? — Махбуба звонко залилась, довольная своей остротой. — И Джамал-ака вроде бы приехал. Хоть и бывший, а как-никак заместитель министра…
Шукуров успел уже наслышаться о Бурибаеве, и сейчас мгновенно всплыли в памяти эти разговоры. Если правда хоть десятая доля того, что слышал, выходит, Атакузы, рассказывая о нем в Ташкенте, умолчал о главном, скрыл самое страшное — преступление, на которое пошел Бурибаев, чтобы заполучить приглянувшуюся девушку. Видно, Атакузы наступил себе на язык, памятуя о предстоящем родстве.
Прощаясь с тестем в его ташкентском доме, Шукуров и не предполагал, что в тот же день встретится с Джамалом Бурибаевым. Однако председатель «Узсельхозтехники», который принял Шукурова, переслал его просьбу Бурибаеву. И вот встретились. Из-за стола к Шукурову шагнул солидный, привлекательный с виду человек. Несмотря на заметную полноту, Бурибаев казался статным, моложавым. Лишь серо-зеленые глаза навыкате оставляли ощущение некоторого холодка, настораживала излишняя ухоженность гладкого белого лица.
Просьбу Шукурова выслушал внимательно. Правда, ничего конкретного не обещал, отделался общими словами, вроде «учтем», «постараемся помочь». Провожая к двери, держался с тактом, показал даже уважение к посетителю. Однако вот уже два месяца прошло, а ничего так и не сделал. Мгновенно вспомнив все это, Шукуров спросил жену не без раздражения:
— А зачем приглашать его в гости? Может, чем-то обязаны ему?
— Ничем не обязаны. Просто случай такой, приехали уважаемые люди из столицы, из области. Как же не пригласить? Сколько времени, как мы тут, а все затворниками живем. Кое-кто из руководящих уже намекал: пора бы встретиться и на нейтральной почве…
— С каких это пор руководящие работники стали обращаться к вам с такими намеками?
Перегнула! Махбуба мгновенно уловила это. Перевела поскорее разговор на шутку:
— Не волнуйтесь, не сами руководящие намекают. У них жены есть.
— Так пусть они и приглашают, раз им…
— Им неудобно.
— Это почему же?
— Потому что… — Махбуба улыбнулась: какой наивный, простых вещей не понимает! — Потому что… ну, вы первый человек в районе. Они стесняются…
— Очень хорошо, пусть стесняются! Это тоже не вредно. — Шукуров резко повернулся, открыл калитку.
Верхушки пирамидальных тополей, обступивших улицы, уже купались в лучах солнца, но низкорослые шелковицы, обрубленные весной, а теперь вновь зазеленевшие, оставались еще в тени. Прохожих было мало, встретился лишь сторож у магазина, да около райкома дворник поливал из шланга цветник.
Райком располагался недалеко от дома. Шукуров ходил на работу пешком. Шел обычно не торопясь, здоровался с людьми, приходилось перекинуться и словечком. На этот раз шагал, ничего не замечая. Из головы не выходил разговор с женой, мешал сосредоточиться на делах.
Получилось не очень хорошо. Молодая ведь женщина, естественно, ей хочется пригласить гостей, расширить круг знакомых. Пускай увидят, какая щедрая хозяйка. Что тут плохого? Ведь делит же без ропота нелегкую жизнь кочевника мужа. Сейчас-то она попала в хороший, благоустроенный район. А приходилось и потуже, когда он работал на целинных землях Каршинской и Сурхандарьинской областей. Махбуба и там делила с ним все тяготы. А главное, было же время, он готов был отдать жизнь ради одной ее улыбки. Да, да, отдать жизнь! Это чистая правда. Тогда он, рабочий парень, круглый сирота, трепетал перед отцом Махбубы, боялся, что солидный ученый, известный человек не отдаст за него любимую дочь! Было такое, было… И все же, все же… И Махбуба теперь не та, не прежняя Махбуба. Что-то переменилось в ней. Откуда это новое, непонятное ему желание «быть первой»?