Шукуров поймал невзначай взгляд тещи. Глаза Назокат-биби, все ее гладкое, без единой морщинки лицо светилось безграничной гордостью. Это была гордость матери, увидевшей счастье любимого дитяти.
— А вам не кажется, что слишком размахнулись?
— Почему же слишком? — опустила чуть подсиненные веки Махбуба и отвела со лба и бровей легкие пряди.
— Я вижу, целый той готовите!
— Ну и что? Из такой дали приехали родители, а вы…
— Я не против, надо, конечно, хорошо встретить. Но к чему, баран, мясники…
— Баран с базара, можете не бояться.
— Я и не боюсь. Просто неловко как-то, нескромно.
— Почему это нескромно? — всерьез обиделась Махбуба. — Понимаю, были бы голодные годы. Сейчас, кажется, всего предостаточно. Ведь говорят же: если хлеб твой честен, ешь его хоть на улице.
«На самом деле, не чересчур ли я?..» — одернул себя Шукуров.
Он переоделся и вышел к гостям.
Вахид Мирабидов и Атакузы удобно расположились на сури под виноградными лозами, полулежали на пышно настеленных атласных стеганых курпачах. Два низких столика-хантахты перед ними ломились от яств — тут были и жареное мясо с влажно-коричневой корочкой, и горы нежно-румяной самсы — мясных пирогов, и круглые маслянистые лепешки, и белые целиком отваренные куры. Бутылки выстроились в ряд, как солдаты в почетном карауле, играли разноцветным стеклом.
В сторонке, на берегу маленького хауза с фонтаном, за другим столом, сидели жена Атакузы Алия и Назокат-биби. Пылавшая румянцем Махбуба давала указания поварихам.
Атакузы, смеясь, поднялся навстречу Шукурову:
— Впервые вижу такого хозяина, Абрар Шукурович! В доме гости, а вы где-то проводите собрания!
Рот Вахида Мирабидова блеснул ярким солнцем.
— Не будем придирчивы, раис. Недаром говаривали в старину: правителей не судят! Приходится прощать недостатки.
— Ха-ха-а! Слова сами слетают у вас с языка, когда хотите выгородить зятя! — Атакузы хмелел то ли от вина, то ли от своих острот. Смех привыкшего к степным просторам раиса гремел на весь двор. — Так из какой бутылки прикажете вам налить, товарищ хозяин? Из белой или красной?
Шукурову показалось, что Атакузы чем-то взвинчен: смех нарочито громок, движения слишком резки, а сам напряжен.
— Позвольте отдышаться, — попросил Шукуров и потянулся было к чайнику, но Атакузы опередил:
— Нет, уж простите! Раз опоздали, подчиняйтесь тамаде. Слово тамады — священно, так ведь? Вы боль, той человек в своем районе, и там мы вам подчиняемся, слушаем вас. Но здесь, за дастарханом, вы должны слушать нас, гостей. Правильно говорю, домладжан?
Шукурову пришел на память разговор об Атакузы в обкоме, но тут же он одернул себя: «Чего ты, в самом деле, взъелся? Встретились два товарища. Они же дружат давно. Ну и позволили себе слегка… Это же — твои гости!».
Он опустился на мягкую, шелковисто-прохладную курпачу, затолкал под мышку белоснежную подушку и неожиданно почувствовал необыкновенную сладостную легкость. Все заботы дня, давившие душу, вмиг улетучились, стало легко, будто скинул камень с плеч.
— Да, тамаде не откажешь. За дорогих гостей! — он опорожнил рюмку.
— Вот это по-нашенски! — торжествовал Атакузы. — Ну-ка, домла, теперь ваш черед, не отстаньте от зять-ка! — Он по-свойски обнял Мирабидова. — Не беспокойтесь, Вахидака. Вашу просьбу мы обязательно провернем. Слово целинников, их поддержка тоже чего-то стоит. Собрание созовем, проведем предложение с аплодисментами. Можете считать, премия у вас в кармане!
— Какая премия? — Шукуров с удивлением посмотрел на тестя.
Атакузы открыл было рот: «Да это насчет книги…» Но тесть со словами: «Скажу потом» — одним махом осушил рюмку, обернулся к хаузу:
— Доченька, подай мне дутар. Да забудутся сегодня треволнения этого бренного мира! Как считаете, тамада?
— Хвала вам, домла! — еще больше развеселился Атакузы и снова наполнил рюмки.
Махбуба вынесла из дома дутар. Вахид Мирабидов вытянул вперед одну, потом другую руку — засучил рукава. Настраивая дутар, подмигнул Назокат-биби.
— А ну-ка, ханум! С чего начнем, с «Лязги» или же хочешь «Тановар»?
— Что вы, домладжан! У нас гут молодые найдутся, — она посмотрела на Махбубу, а сказала — Вот сидит Алияхон.
Вахид Мирабидов прикрыл глаза. Раскачиваясь всем телом в такт музыке, заиграл знаменитую «Ро-хат». Назокат-биби, хоть и отказывалась, не выдержала, чуть изогнув тонкие брови, будто не своей силой поднялась с места.
Вся кругленькая, пухленькая, поводя искусно подкрашенными глазами, щелкая короткими, унизанными золотом пальчиками, Назокат-биби поплыла по кругу. Да так легко и изящно, что Атакузы от восторга крикнул во весь голос:
— Яшанг! Да сбудутся все мечты ваши, Назокат-биби!
Махбуба тоже умилилась — подбежала к матери, звонко чмокнула ее в слегка нарумяненные щеки (нет, Назокат-биби не поддавалась летам!). Алия тоже хотела поддержать общее веселье. Она мягко улыбалась, но улыбка ее была почему-то вымученной, печальной.
Шукуров всегда удивлялся жизнерадостности своих тещи и тестя. Как умели они отдаваться веселью! У него так не получалось, и этот недостаток он в себе знал. Оттого, наверно, и ценил такие качества в других. И сейчас, в эту минуту, он никак не мог приладиться к общему веселью. Одергивал себя, убеждал: он хозяин, они гости, им и веселиться — ничего не помогало. Слишком было заметно — с Атакузы что-то произошло. Что именно — Шукуров не мог понять. А тут еще намек на какую-то премию. Успел, хитрец, с тестем договориться. Неладное что-то во всем этом…
Мирабидов самозабвенно играл теперь легкую, быструю, как бег лани, «Лязги». Махбуба, прервав круженье, с громким смехом подбежала к Алии, потащила танцевать. Но тут из кухни позвали: «Махбуба-апа! Шашлык готов!» — и танец сразу расстроился.
Махбуба пригласила всех к столу у хауза. Над водой загорелись лампочки, струи фонтана вспыхнули разноцветной дугой.
Атакузы, возбуждаясь все более и более, разливал «красавицам» шампанское, «джигитам»— коньяк. Вот он высоко поднял свою рюмку:
— Так давайте поднимем наши бокалы за то, чтобы в этом бренном мире человек мог хоть изредка отвести душу, повеселиться вдоволь! Все заботы — к чертям!
Шукуров незаметно бросил взгляд в сторону кухни. Атакузы что-то уж слишком разошелся. Неужели специально чтобы услышали соседи, которые хлопочут на кухне? Есть такие люди, любят довести до всех ушей: «Вот, посмотрите, какой я свой человек в этом доме!» Но Атакузы… Ему-то зачем? Шукуров с трудом подавил вспыхнувшее недоверие, заставил себя любезно улыбнуться.
Атакузы не заметил тени, мелькнувшей на лице хозяина. Мгновенно осушив рюмку, собрался было наполнить снова, но Алия быстро прикрыла ее ладонью:
— Не надо, пожалуйста, хватит на сегодня!
— Что? — Атакузы напряженно хохотнул. — Сегодня я как раз имею право пить, сколько хочу! Имею право веселиться и гулять, сколько пожелаю!
Шукуров попытался свести разговор к шутке:
— За какие же заслуги, дорогой раис? Может, выполнили план хлопкозаготовок?
— Нет! Сегодня я выполнил другое, еще более важное задание секретарей обкома и райкома!
— А именно?
— Вы что же, забыли? Приказ ваш выполнил! Выбросил на улицу старого ученого со всеми его книгами. А дом передал той самой ябеднице, которая обивала ваш порог…
— Послушайте, Атакузы-ака! — Шукуров привстал. Теперь он уже не думал о сковывавшем его долге гостеприимства. — Бросьте ваше кривлянье. Мой дом — не сцена, а вы — не артист, и мне не по душе подобные представления.
— При чем здесь представление? — Атакузы отодвинул стул и тоже встал.
Алия выбросила вперед дрожащие руки:
— Атакузы-ака! Дорогой мой!
Наступила долгая давящая тишина. Слышалось лишь тяжелое сопение Атакузы да тихое журчание фонтана. Шукуров опустил глаза.
— Вот что, давайте кончим этот разговор. Я вас считал человеком серьезным…
— Ошиблись, значит! — сказал Атакузы. — Какой я серьезный?. Я — самый несерьезный, самый… нечестный, самый бессовестный, самый, самый бессердечный человек! — Он потянулся к коньяку.