На этот раз колёса смешали со снегом безрукавку и поднялись выше. Сто двадцать сил ревели в двигателе. Ослепительный голубоватый свет фар резал ночь.
— Ну!.. Ну!.. Ну!.. — бормотал Виталька, всем телом налегая на холодный металл.
«Только бы выдержал снег!»
Цистерна медленно поднималась. Холодная тяжесть всё меньше давила на Виталькины плечи и, наконец, съехала с них. Двигатель на секунду затих, потом неистово рванул и вынес машину на ровное полотно дороги.
И Виталька почувствовал, что, хотя они вырвались, радоваться он не мог — не было сил.
Никитин отвалился назад и ощутил затылком заднюю подушку сиденья. Она была прохладной и мягкой. Он посидел немного с закрытыми глазами, потом снял руки с чёрного круга руля. Снял осторожно, как с клавиш рояля.
— Виталий! — окликнул Никитин, вылезая из кабины. И ещё раз: — Виталий!
Темнота давила со всех сторон. Противно дрожали колени. Тяжело переставляя ноги, он прошёл несколько шагов назад.
Две колеи, протёртые колёсами, темнели на склоне сугроба. Они поднимались на завал и кончались там, обрезанные новым оползнем. Край завала всё-таки не выдержал последнего рывка. И на самом краю, над гибельной глубиной, подвывающей ледяным ветром, стоял Виталька — маленькая фигурка среди огромной северной ночи.
— Виталь! Чего стоишь? Ведь вырвались! — Шофёр захлебнулся жгучим воздухом, подбежал к Витальке и схватил его за плечи. — Милый ты мой! Ведь вырвались, понимаешь?
— Вырвались, дядь Никитин, — как эхо отозвался Виталька.
— Идём в кабину, — сказал шофёр. — Помощник ты мой дорогой… Я у тебя сегодня обязательно буду гостем.
На Чукотке, за две тысячи километров от них, где-то между островами Большой и Малый Диомид, уже начинался новый год.
Радий Петрович Погодин
Сима из четвёртого номера
Был мальчишка высок и худ, непомерно длинные руки держал глубоко в карманах. Голова на тонкой шее всегда немного клонилась вперёд.
Ребята прозвали его Семафором.
Мальчишка недавно переехал в этот дом. Он выходил во двор в новых блестящих калошах и, высоко задирая ноги, шагал на улицу. Когда он проходил мимо ребят, то опускал голову ещё ниже.
— Ишь воображает! — злился Мишка. — Знаться не хочет… — Но гораздо чаще Мишка кричал: — Семафор, поди сюда, поговорим!
Ребята тоже кричали вдогонку мальчишке разные насмешливые, а подчас и оскорбительные слова. Мальчишка только ускорял шаг. Иногда, если ребята подходили к нему вплотную, он смотрел на них голубыми, очень большими чистыми глазами и молча краснел.
Ребята решили, что Семафор для такого хлюпика слишком хорошая кличка, и стали звать мальчишку просто Сима, а иной раз — для верности — Сима из четвёртого номера. А Мишка всё злился и ворчал при виде мальчишки:
— Надо этого гуся проучить. Ходит тут!..
Однажды Сима исчез и долго не появлялся во дворе. Прошёл месяц, два… Зима стала слабеть и хозяйничала на улице только по ночам. Днём дул с Финского залива тёплый ветер. Снег на дворе стал морщиться, посерел, превратился в мокрую грязную кашу. И вот в эти по-весеннему тёплые дни опять появился Сима. Калоши его были такие же новые, будто он и не ходил в них вовсе. Шея ещё плотнее обмотана шарфом. Под мышкой он держал чёрный альбом для рисования.
Сима посмотрел на небо, сощурился, словно отвык от света, замигал. Потом он направился в дальний угол двора, к чужой парадной.
— Эге, Сима вылез!.. — удивлённо присвистнул Мишка. — Знакомство, никак, завёл.
По лестнице, куда шёл Сима, жила Людмилка.
Сима подошёл к парадной и стал медленно прохаживаться взад-вперёд, нерешительно поглядывая в тёмный проём лестницы.
— Поджидает, — усмехнулся Круглый Толик, — Людмилку свою.
— А может быть, вовсе и не Людмилку, — вставил Кешка. — Чего ему с Людмилкой связываться?
Толик посмотрел на Кешку хитро, — мол, знаем, не маленькие, и сказал:
— Чего он тогда там делает?.. Может, воздухом дышит?..
— Может, — согласился Кешка.
Мишка слушал, как они пререкаются, и о чём-то размышлял.
— Пора действовать, — неожиданно вмешался он. — Пойдём поговорим с этим Симой.
— Пойдём, — поддержал Толик.
Мишка и Круглый Толик плечом к плечу тронулись вперёд. Кешка тоже пристроился к ним. В решительный момент оставлять товарищей нельзя, — это называется честью. К трём приятелям пристроилось ещё несколько ребят. Они шли по бокам и сзади.