— Точно, — так же спокойно и деликатно согласился Тимка. — Но не огорчайтесь. Вовка Шварц, наш главный художник, мигом побреет вас!
В толпе засмеялись.
— И кепка вот, — говорит прораб. — У меня синяя. А тут какая-то рыжая…
— Непорядок! — подтвердил Тимка и скомандовал: — Эй, Вовка! Не забудь потом и кепочку гражданину прорабу сменить!
Так они ядовито-вежливо переговаривались, а зрители хихикали и подмигивали друг другу.
Наконец прорабу это, видимо, надоело.
— Ну, вот что, — строго сказал он. — Пошутили — и ладно. Мешаете работать. Понятно? Дуйте-ка со строительной площадки. Здесь я хозяин.
— А мы не на стройке, — говорит Тимка. — Разве сквер ваш? Укажите тогда, пожалуйста, где кончается строительная площадка? Мы охотно переместим туда карикатуру на товарища Цветкова.
В толпе снова засмеялись. А прораб так налился кровью, даже шея у него раздулась.
«Врежет он Тимке, — подумал я. — Факт, врежет».
Но тут подъехала машина с раствором. Шофёр подогнал её вплотную к толпе, высунулся, давит на сигнал, орёт: «Дорогу!»
— Через сквер проезда нет, — говорит Тимка. — И вообще… Гудеть в черте города запрещено!
— Чего?! — орёт шофёр. — Тоже мне госинспекция!
Дал газ и двинулся прямо на Тимку.
А Тимка стоит меж колеями, посреди дороги, ноги расставил, носки внутрь подвернул, кулаки сжал, как боксёр, когда к бою готовится. А сам аж побелел.
Но глаза не закрывает по-куриному! Нет, прямо в упор взглядом целится в шофёра.
«Так, наверно, он в деревне стоял, — подумал я. — Когда «Волгу» для больной задержал».
Я подошёл к Тимке и стал рядом. И ещё многие, и ребята и взрослые, сгрудились возле него.
Шофёр ругается, а потом вдруг как засмеётся! Это он наш плакат увидел!
— Так! — смеётся. — Значит, одной рукой строим, другой — ломаем? Э, — говорит, — шут с вами! — Включил заднюю передачу, пятясь, выбрался на дорогу, развернулся и укатил.
Мы видели, как вскоре он подъехал к стройке с другой стороны.
Так простояли мы до темноты: больше машин не появлялось.
На следующий день после уроков мы опять направились на стройку.
Тимка нёс наш знаменитый плакат, о котором уже знала вся школа. Усы на портрете Вовка успел «побрить» и кепку перекрасил.
Пришли мы, воткнули в землю палку с плакатом, сразу, конечно, народ сгрудился. И опять смех, шуточки насчёт прораба. А сам он наверху по своей кирпичной «крепости» ходит. То появится в проёме окна или на стене, то опять исчезнет.
«Ну, характер, — думаю. — Неужели выдержит? Неужели так и не спустится?»
Однако вскоре прораб слез вниз. Не глядя на плакат и на Тимку, прошёл мимо и, не оборачиваясь, зашагал куда-то. Шёл он ещё неторопливей, чем всегда, как на прогулке.
Честно говоря, нам даже обидно стало. Удирает! Попросту удирает! Чего ж теперь торчать возле стройки, когда прораба нет?!
А время шло. Стоять так, без дела, было муторно. И, как назло, ни одна машина не подъезжает.
Мы топтались на месте, возле плаката, и я видел: ребята изнывают от безделья. Кто-то сел на камень, кто-то вынул из портфеля книжку и, прислонившись спиной к дереву, стал читать.
— Ну, что теперь? — скучным голосом спросил один из мальчишек.
— Стоять! — твёрдо ответил Тимка. — Стоять насмерть!
Я думал, прораб ушёл куда-нибудь в трест, или на совещание, или ещё куда. А может, ему и не нужно было ни в трест, ни на совещание. Просто ушёл, чтобы только нас не видеть. Но оказалось — он хитрее.
Прошло с полчаса, вдруг видим — прораб возвращается. Идёт высокий, грузный, в своей кепочке и кирзовых сапогах, крупно, размашисто шагает, а рядом кто-то мелко-мелко вяжет шажки. Кто бы это? Кого прораб на помощь привёл?
Смотрим, а это директор нашей школы Михаил Михайлович, которого для убыстрения все у нас зовут Мих-Мих.
«Вот номер! — подумал я. — Ну, держись, Тимка!»
Мих-Мих у нас строгий. И главное, очень любит, когда тихо. И очень не любит, когда шумно.
А тут целая толпа, и все чего-то гомонят, суетятся.
Вижу я: подходит Мих-Мих, а глаза у него беспокойные и прямо в Тимку уткнулись.
«Ну, что ещё натворил?»
— Вот, — говорит прораб Мих-Миху, — полюбуйтесь на ваших удальцов! Мешают государственной стройке! — И рассказывает директору про наш «заслон».
Мих-Мих слушает, молчит.
Тимка тоже слушает и тоже молчит. И глаза по-куриному прикрывает.
— У меня срочное задание, — горячится прораб. — Двести тысяч надо освоить! Понятно? Двести тысяч целковых! Это не шуточки! А тут из-за каких-то паршивеньких кустиков такой шум-гром, прямо атомный взрыв. Да я закончу стройку, а потом снова вам эти кусточки-цветочки посажу! Нюхайте на здоровье!
— Я всё-таки не понимаю, зачем портить сквер? — спокойно говорит Мих-Мих и бородку свою дёргает. А он всегда, когда сердит, бородку дёргает, будто выщипать её хочет.
Прораб ещё пуще горячится.
— И вообще, — кричит, — что это за методы? Ну, не нравится, ну, напиши жалобу в трест, ну, в газету сообщи. А это что? Демонстрацию какую-то надумали!
Тут и Тимка не выдержал.
— Насчёт методов не знаю, — говорит, и голос у него пронзительный, как у петуха, — а тополи портить не позволим! Мы их сажали, а вы…
— А чем плохой метод? — говорит Мих-Мих и бородку щиплет. — Как видите, действенный. А это самое главное. И носит этот метод, я бы сказал, общественный характер.
Тут прораб совсем растерялся, заявил, что он будет жаловаться в райком и ещё куда-то, но Мих-Мих повернулся и ушёл.
А перед уходом украдкой подмигнул Тимке. В самом деле подмигнул! Чуть-чуть. Краешком глаза. Или это мне только показалось? Вообще-то не такой человек наш директор, чтобы ученику подмигивать.
Ну, ушёл директор, прораб у себя в «крепости» скрылся, а тут машины стали подкатывать — с раствором, с какими-то бочками, с песком. Все грузовики до единого мы завернули и в объезд пустили. Шофёры уж не очень-то и сопротивлялись.
До самого конца рабочего дня мы дежурили.
Уже в сумерках идём мы с Тимкой домой, а я говорю:
— Как бы он в самом деле не наябедничал?
Тимка промолчал. Но я-то видел, что и он встревожен. Когда уже подошли к дому, он сказал:
— А всё-таки мы его допечём. Из принципа!..
Назавтра после школы мы опять взяли плакат и пошагали на стройку.
Пришли и остановились удивлённые. Наш «заслон» больше не требовался.
Там, где через сквер меж деревьями шла глубокая колея, теперь был воткнут шест с надписью: «Проезд закрыт».
Стрелка показывала, как делать объезд. Досок, сваленных на траве, не было. Не было и кирпичей и груды строительного мусора. Когда успели всё это убрать? Ночью? Или рано утром?
— Интересно, — сказал я Тимке. — Звонил прораб в райком? Или нет?
Тимка пожал плечами.
— А может, всё наоборот? — вслух подумал я. — Может, прораба там взгрели? То-то он нынче такой паинька!
Тимка опять пожал плечами.
— А может, не звонил? Сам, так сказать, осознал?
— Во-во! Под давлением общественности! — подмигнул Тимка, и все вокруг заулыбались.
После этого случая ребята уже не очень-то смеялись над Тимкой, когда он попадал в очередную историю. А когда и посмеивались, обязательно кто-нибудь состроит серьёзное лицо и, приставив палец ко лбу, как это делала Валя, скажет:
— А всё-таки в Тимофее Горелых есть что-то такое… государственное…
С тех пор его перестали дразнить «курицей» и «историческим ребёнком», а часто звали «государственный Тимка».