— Смерть, — привычно отозвался комитет.
Оглашение всего списка заняло полчаса.
— Теперь следующий вопрос, — сказал Старкье.
Члены комитета беспокойно заерзали на своих местах, поскольку именно этот вопрос занимал каждого из них больше всего.
— Товарищи, мы были преданы, — продолжил председатель, и в голосе его уже не было слышно той твердости и холодной уверенности, которая звучала до сих пор. — Существует организация… реакционная по своему характеру… которая поставила перед собой цель расстраивать все наши планы. Эта организация каким-то образом узнала о нас все. — Недолго помолчав, он продолжил: — Сегодня утром я получил письмо, в котором меня называют главой внутреннего комитета и угрожают смертью. — Он снова немного помолчал. — Письмо подписано: «Четверо благочестивых».
Это сообщение было встречено гробовым молчанием… Молчанием, которое привело его в полное недоумение, потому что, хоть он и испытал настоящее потрясение, получив то письмо, в душе Старкье с восторгом предвкушал, какую бурю вызовет это сообщение у его соратников. Впрочем, причина загадочного молчания довольно скоро прояснилась.
— Я тоже получил письмо, — негромко промолвил Франсуа.
— И я.
— И я.
— И я.
Лишь Бартоломью не подал голоса. Никто ему ничего не сказал, но он буквально почувствовал подозрение во взглядах, которые устремились в его сторону.
— Я писем не получал, — сказал он, легко рассмеявшись. — Только вот это.
Он порылся в кармане жилета и достал два кофейных зерна. В них не было ничего необычного, кроме того что одно из них было покрашено в красный цвет.
— Что это значит? — настойчиво произнес Старкье.
— Не имею ни малейшего представления, — пренебрежительно улыбнулся Бартоломью. — Их прислали мне в коробочке, маленькой, как для ювелирных изделий. Никаких писем или записок к ним не прилагалось.
— Но что это означает? — настаивал Старкье. Все вытянули шеи, пытаясь получше рассмотреть зерна. — Это должно быть что-то важное… Думайте.
Бартоломью зевнул.
— Лично я не знаю, что это может означать, — беззаботно проронил он. — Ничего важного в моей жизни не связано ни с красными, ни с темными зернами, насколько я…
Вдруг он замолчал, и все увидели, как лицо его сначала побагровело, а потом сделалось совершенно белым, как бумага.
— Что? — спросил Старкье, и в его голосе послышались тревожные нотки.
— Сейчас, — пробормотал Бартоломью и взял дрожащими пальцами красное зерно.
Он долго крутил его перед глазами, собираясь с мыслями. Он не мог всего объяснить и прекрасно это осознавал.
Если бы только он раньше понял смысл этого послания, что-нибудь можно было придумать, но сейчас, когда на него устремлены шесть пар подозрительных глаз и когда он уже выдал свое замешательство, тянуть с ответом было не в его интересах.
Он должен был выдумать какую-нибудь правдоподобную историю.
— Много лет назад, — начал он, с трудом сдерживая дрожь в голосе, — я состоял в организации, подобной нашей, и… среди нас нашелся предатель. — Капитан уже придумал, что скажет дальше, поэтому немного успокоился, голос его окреп. — Предателя разоблачили, и судьбу его должно было решить голосование. За смерть и за жизнь проголосовало одинаковое количество людей, и мой голос, поскольку я был председателем, должен был стать решающим. Красное зерно означало жизнь, а черное — смерть. Я проголосовал за смерть.
Увидев, какое впечатление произвела его вымышленная история, он решил развить ее.
— У меня есть причины полагать, что этим поступком я нажил себе множество врагов. Один из них, скорее всего, и прислал мне это напоминание.
Он облегченно вздохнул, когда увидел, что подозрительно нахмуренные лица постепенно начинают проясняться. Но вдруг…
— А тысяча фунтов? — спокойным голосом произнес Старкье.
Никто не заметил, как Бартоломью закусил губу, потому что в тот миг, когда прозвучал этот вопрос, он поглаживал свои мягкие черные усы. Все только заметили, как он вполне правдоподобно изображая удивление, поднял брови.
— Тысяча фунтов? — озадаченно переспросил он, а потом рассмеялся. — А, понятно, значит, и вы слышали эту историю… Мы узнали, что именно столько получил этот иуда за то, что предал нас… Эти деньги мы конфисковали на нужды общества… Это было справедливо! — с глубоким убеждением воскликнул он.
Услышав одобрительные возгласы, он понял, что его объяснение показалось убедительным, и окончательно успокоился. Улыбнулся даже Старкье.