— Но я ведь должен хоть что-то знать, — упрямо повторил Бартоломью. — Что я должен делать? Куда мне слать доклады? Как мне будут платить?
— Деньги получите, когда работа будет выполнена. — Тут Манфред протянул руку к стоящему рядом с ним маленькому столику, и в тот же миг комната погрузилась в темноту.
Предатель отскочил назад, сам не понимая, чего испугался.
— Не нужно бояться, — произнес голос.
— Что это значит?! — воскликнул Бартоломью и сделал шаг вперед.
И вдруг он почувствовал, что пол под ним проваливается, он попытался отпрыгнуть назад, но потерял равновесие и с криком полетел вниз. Ему показалось, что падение было бесконечным…
— Просыпайтесь! Давайте, давайте.
Кто-то тряс его за плечо. Бартоломью почувствовал, что лицо ему обдувает ледяной ветер. Он поежился и открыл глаза. Первым, что он увидел, был железный верблюд с грузом на спине. Мозг его был словно в тумане, поэтому он не сразу сообразил, что это декоративный подлокотник скамейки. Потом он увидел темно-серые грязные камни тротуара и наконец сообразил, что сидит на скамье на набережной Темзы. За плечо его тряс полицейский.
— Ну же, сэр… Вот так-то лучше.
Он с трудом поднялся. Оказалось, что на нем меховая шуба, чужая.
— Как я сюда попал? — сдавленным голосом спросил он.
Полицейский от души рассмеялся.
— Вот уж не знаю! Могу только сказать, что десять минут назад вас здесь точно не было.
Бартоломью запустил руку в карман и обнаружил там кое-какую мелочь.
— Остановите такси, — попросил он хрипловатым голосом, и его просьба была выполнена.
Оставив довольного полицейского радоваться, что утреннее дежурство прошло не впустую, он поехал домой. Каким чудом он попал на набережную? Он вспомнил людей в масках, вспомнил, как в комнате неожиданно погас свет и как под ним провалился пол… Наверное, он потерял сознание, хотя совершенно не помнил, чтобы ударился об пол, да и травм никаких у него как будто не было. Тут ему начало смутно вспоминаться, как кто-то велел ему дышать глубже, и что после этого он почувствовал тошнотворный сладкий запах… и все, на этом воспоминания обрывались.
Он был в чужой шубе! Бартоломью сунул обе руки в карманы и обнаружил письмо, написанное на необычной зеленовато-серой бумаге. Если бы он только знал, что по такой вот бумаге во всей Европе узнают почерк «Четверых благочестивых».
Письмо, даже, скорее, записка была краткой, без единого лишнего слова:
«Преданная служба будет вознаграждена. Если предадите — натянутая сеть больше не спасет вас».
Он снова содрогнулся. Но затем собственное бессилие и беспомощность привели его в ярость, слабым голосом он негромко выругался.
Где происходил тот разговор, он не знал. Когда его везли в закрытой машине, он попытался было проследить маршрут, но сбился и в конце концов запутался. Каким образом «Четверо благочестивых» будут передавать ему инструкции, он тоже не имел представления, но не сомневался, что они найдут способ.
Когда Бартоломью входил в свою квартиру, у него все еще плыло перед глазами от наркотика, которым его одурманили. Он как был, в шубе, рухнул на кровать и тут же заснул. Спал он долго и проснулся под вечер, чувствуя тяжесть в голове и раздражение. Руки и ноги затекли и сгибались с трудом. Помогла горячая ванна. Освежившись и переодевшись, он снова вышел на улицу — на сегодня у него была запланирована встреча.
По дороге он недовольно поморщился, вспомнив, что в пять ему нужно быть на собрании комитета. Место собрания еще не было назначено, поэтому он свернул на Лестер-сквер, где, как он знал, можно было найти Франсуа.
Франсуа, как всегда выдержанный, улыбчивый и вежливый, ждал его.
— Собрание прошло в два часа, — сообщил он неожиданное известие. — Мы разрабатываем два плана. — Он заговорщически оглянулся по сторонам. — В Грейвсэнде для пополнения припасов стоит линкор «Грондович». Его капитана зовут Свардо. Это аристократ, и как вы должны помнить, у нас с ним давние счеты…
— А второй план? — поинтересовался Бартоломью.
Франсуа снова оглянулся, чем вызвал немалое раздражение у собеседника.
— Ни много ни мало, банк, — с восторгом в голосе произнес Франсуа, особо выделив последнее слово.
Бартоломью от удивления оторопел.
— Банк Англии? Да вы что, с ума сошли… Это же безумие!
Франсуа снисходительно пожал плечами.
— Так решил комитет, и это не обсуждается, — сказал он. Потом отрывисто произнес: — Au revoir[7], — и с элегантным коротким поклоном удалился.