Структура всякого общества достигшего определенной степени достатка начинает усложняться и дифференцироваться, в нем все в большей степени начинает проявляться разделение труда и различие интересов. Эпоха Хрущова была эпохой довольно быстрого роста благосостояния советских людей, приведшего к быстрому возрастанию сложности советского общества. В силу этого эпоха Хрущова оказалась последней эпохой, когда советский народ представлял из себя более или менее идеологически однородную массу, имевшую одно общее устремление - "вперед к коммунизму!" - и более или менее сходное понимание того, как этот самый коммунизм должен выглядеть. В эпоху Брежнева началась идеологическая "атомизация" (раздробление) советского общества.
Как и все контр-революции, Брежневская контрреволюция не отменила основных достижений Хрущевской революции, а лишь отбросила некоторые из ее эксцессов и закрепила ее основные позитивные результаты. В том числе и главный результат: ослабление влияния "коммунистической религии" на все стороны жизни общества. Иными словами, продолжалась секуляризация советского общества.
Это не значит, что власть не предпринимала попыток повернуть этот процесс вспять. Предпринимала, и сажала отдельных вольнодумцев, и, время от времени, призывала к усилению идеологического воспитания, но без особого успеха - общество сильно изменилось. Снова запускать машину террора власти боялись, поскольку уже знали из горького опыта, что раньше или позже такая машина проглотит самих "запускальщиков". Террор не мог быть использован для того, чтобы предотвратить процесс усиления идеологической раздробленности. Но власти, воспитанные в эпоху сталинизма, идеологии подчеркивавшей особую важность "монолитного единства", боялись этой раздробленности. Они просто не понимали, что страна может быть сильна не только "монолитным единством", но и разнообразием индивидуальностей ее граждан. Воспитанные в духе идеологии, называвшейся коммунистической, но несшей в себе огромное количество идеологических пережитков русского средневекового "коллективисткого" православия, они были просто не готовы к возникновению общества идеологической свободы. Они не сумели осмыслить это новое разнообразие общества, творчески развить официальную идеологию, так чтобы принять это разнообразие и использовать его на благо советской страны, а не бороться с ним. Неспособность это сделать была тем более странна, если учесть, что учение марксизма всегда было проникнуто стремлением к свободному развитию личности. Такой идеологической беспомощности властей можно найти только одно объяснение: окончательно сформировавшаяся система "коллективного руководства" обеспечивала не только политическую стабильность, но имела и отрицательную сторону - застой и догматизм в идеологии. Если раньше в стране был по крайней мере один человек ("вождь"), который мог позволить себе эксперименты и инновации в области идеологии, то теперь такого человека не было вообще - в политбюро генсек был лишь первым среди равных, и ему, как и всем другим членам политбюро не хотелось быть обвиненным другими членами в "ревизии" марксизма и смещенным за это со своего высокого поста. (Хотя если бы ктонибудь когда-нибудь на такую "ревизию" решился, то на самом деле это была бы ревизия не марксизма вовсе, а "коммунистической религии", которую давно пора было ревизовать.)
Вместо этого, правители, воспитанные во времена сталинизма и со страхом наблюдавшие упадок веры в "коммунистическую религию", пошли по очень опасному пути - стали разыгрывать карту русского национализма, благо прецедент имелся (националистическая политика Сталина во время войны). Они очевидно решили, что раз народ больше не верит в "коммунистическую религию", то национализм-то уж точно сработает, сработал же он во время войны! Но они не учли одного обстоятельства. Национализм действительно хорошо действует - на сознание средневекового "коллективного" человека с психологией муравья живущего в муравейнике. В сороковые годы такие люди в нашей стране еще составляли большинство, потому это тогда и сработало. Но к концу 60-х соотношение между "коллективистами" и "индивидуалистами" в стране было уже иным. Инспирировавшаяся властями националистическая пропаганда имела ограниченный успех, но при этом способствовала дальнейшему расколу советского общества - на тех кто ее принял и тех кто ее не принял, а также на русских националистов и националистов всех других национальностей Советского Союза, ведь национализм одной нации неизбежно порождает и питает национализм другой нации, противостоящей ей. Сталинская теория русского народа как старшего брата всем прочим народам больше не работала - за годы советской власти, уделявшей особое внимание промышленному и культурному развитию всех, даже самых отсталых республик, "младшие братья" выросли и больше не желали терпеть снисходительное отношение к себе со стороны "старшего".
Именно в тогдашних попытках соединить коммунизм с национализмом лежат корни того нелепого и разрушительного для дела восстановления советской страны явления, как нынешние попытки отдельных компартий, образовавшихся после развала СССР, смешать в одно целое вещи несовместимые - коммунизм, учение сугубо интернациональное и атеистическое, с русским национализмом и православием. Такие попытки способны привлечь только самые отсталые и невежественные слои населения и отталкивают людей образованных и здравомыслящих, коих советская власть к счастью успела воспитать в огромных количествах. Так что, как это не покажется кому-то парадоксальным, больше всех вредят делу восстановлению единой советской страны те, кто больше всех об этом кричит, понимая под советской страной сталинисткий лагерь, а не ту новую свободную советскую страну, первые контуры которой постепенно начали проявляться тогда, в 1960-е годы.
Контуры эти проявлялись не столько благодаря властям, сколько вопреки им. Не в силу "коммунистической религии", а в силу тех гуманистических марксистских идей, которые все же были в нее заложены. Идеи эти, посредством механизмов идеократии, заставляли властей, хоть порой неохотно, но действовать исходя из лозунга "Все во имя человека, все во благо человека!". Поэтому уровень жизни и образовательный уровень населения продолжали повышаться. Личности индивидуализировались, но официальная государственная идеология, продолжавшая восхвалять достоинства коллективизма, не знала, что делать с индивидуалистами и те чувствовали себя чужими в своей стране. Назревал идеологический кризис. Кризис этот был тем более опасен, что страна уже много десятилетий находилась в состоянии холодной войны с США. Противник в этой войне был готов использовать любую нашу слабость. И такая возможность ему представилась.
5.5.2. Очень краткая история холодной войны
5.5.2.1. Советская и американская цивилизации: сходство и различие.
Историю советского народа нельзя рассматривать изолированно от истории американского народа. Причин здесь несколько. Во первых, эти два народа являются единственными народами нового типа (в противоположность "древним" народам). Под народами нового типа я понимаю народы, родившиеся в ходе промышленной революции (индустриализации) из представителей большого числа древних народов путем сознательного отречения от своей принадлежности к древним народам, и сознательного построения своей, принципиально новой цивилизации, имеющей мало общего с цивилизациями исходных древних народов.
В развитии народов нового типа имеются общие закономерности (например, кризис национального самосознания, когда этому народу исполняется приблизительно 70-80 лет - для американского народа это гражданская война 1861 года, для советского - перестройка, причем вопрос, приведший к кризису в обоих случаях тот же самый: "оставлять рабство, или все же начать платить людям за их работу?").