Но здесь появятся люди! Настоящие… С которыми можно будет перекинуться парой словечек. И которые даже будут отвечать, смотреть на него, качать головой… Может быть, даже девушки. А что, все возможно.
Утро настало, как всегда зимой, тусклое и безрадостное. Небо опять закрывала призрачно-серая мгла и между холмов глухо завывал ветер, несущий в своих объятиях мелкую мерзлую пыль. Настолько мерзлую, что она казалась абсолютно сухой, хотя включала в свой состав немалую долю льда. К счастью, это должно было быть последнее утро в гнетущем полном уединении. Последний раз Дмитрович был в человеческом окружении три с половиной месяца назад, во время короткого межвахтенного перерыва. Какие бы люди не прибыли, они были бы людьми А это самое главное.
С ночи лейтенант наводил образцовый порядок в своем нехитром хозяйстве. Он сделал генеральную уборку, выгладил обмундирование, мурлыча себе под нос какую-то популярную несколько лет назад мелодию. Строго следуя уложению, он гладко выбрился и смазал голову бальзамом-депилятором, вновь обретя положенную блестящую лысину. По крайней мере, он не опозорится, покажет себя по всей положенной форме. Глядя на свое отражение в зеркале над армейским умывальником, он удивился своей схожести с буддийским монахом: гладкая выпуклая голова, задумчивые, чуть раскосые глаза, тонкая шея…
Соленая вода из местной скважины, непригодна для питья, раздражала кожу при бритье, поэтому обычно на вахте Димитрович удалял щетину только тогда, когда она начинала его колоть и раздражать, вызывая неприятный зуд. Интересно, могут ли в условиях изоляции завестись вши? Кто знает, но лейтенанту не хотелось этого на себе проверять. Поэтому он всегда, или почти всегда соблюдал гигиеническое уложение… Грязь расшатывает нервы не меньше, чем голод и жажда…
Уже было ровно два часа, и Дмитрович, не находя себе места от нетерпения и приятного волнения, вышел к пути встречать экспедиционный состав. В свежевыглаженной форме, бодрый, умытый и даже благоухающий дезодорантом. Увидев издали приближающийся локомотив, он не смог удержать радостную улыбку, которая озарила его лицо, придав ему немного глупый вид.
Ровно в четырнадцать десять поезд преодолел стрелку и оказался в тупичке. Локомотив дал отрывистый гудок о прибытии. На вагонах было написано «Экспедиция», но это были такие же стандартные вагоны, как и те, что ежедневно проходили на станцию. И только теперь до Дмитровича дошла простая истина, стершая с лица улыбку: перед ним обычный автоматический состав. В нем нет и не может быть людей! Людей нет! Нет…Всего лишь очередной робот…От осознания этого стало вдруг так грустно и обидно, словно в тумане пустыни растворилась последняя надежда, так влекшая к себе. А холодный ветер все так же нес мерзлую пыль, а тускло-желтое солнце едва пробивалось сквозь мглу вечно бушующего моря серых облаков, проносящихся по бескрайнему небу. Медленно Дмитрович опустился на колени, потому, что ноги вдруг перестали его слушать и охватил лысую голову руками, только сейчас ощутив, как ледяной воздух впивается в этот оголенный участок кожи тысячами острых иголок.
И тут он ощутил дрожь во всем теле и тяжелую внутреннею злобу, от которой загустела слюна во рту. Вместе с морозным воздухом в легкие врывалось желание бунтовать, жажда подняться, отряхнуть со штанин мерзлую землю и сделать что-нибудь, чего он сам от себя не ждал. Он сцепил зубы так, что заболели жевательные мускулы и подскочил на ноги. Со злостью сплюнул сквозь зубы на громады стальных колес и начал отряхиваться. Это отряхивание чуть не превратилось в сумасшедший танец, как полное отчаяния и одновременно презрения ко всему сущему «Яблочко» обреченных матросов. Словно пьяный, он заорал похабную песню: просто потому, что уже не мог терпеть и молчать, а говорить было некому и нечего… Но заорав, он оглянулся вокруг с каким-то смущением, будто уличенный в непристойности… Ему показалось, что кто-то за ним наблюдает, и всегда наблюдал… Как Большой Брат… Он ощущал на себе чей-то взгляд, и не увидев никого вокруг, истерически расхохотался. Он хохотал страшно, сотрясаясь всем телом, что нельзя было понять, смех это или рыдание.