— Я смотрю, вы втроем, — продолжала Анна Бербер. — А мне Сашку не дали пригласить. Сказали, если с сынишкой, то за свой счет. (Анькиному «сынишке» как раз исполнилось 30 лет и у него самого уже были дети).
— Видишь ли, Анна, мы с Машкой именно приехали за свой счет, — важно произнесла Валентина. Приятно все-таки принадлежать к категории людей, которые куда-то ездят за свой счет. И хотя Валентина впервые в жизни заплатила за поездку из собственного кармана, какую-то выгоду из этого она сумела извлечь: вот Аньку поставила на место.
— Игнатий был на высоте, — не унималась Анна, пропустив мимо ушей информацию про состоятельных Присядкиных, летающих в Европу за свой счет. — Он такой молодец! Он наплевал на то, что он кремлевский чиновник, он выступал как настоящий большой писатель, как правозащитник, как человек с сердцем. Он не думал о последствиях, для него главное было донести правду!
«Вот именно, не думал о последствиях», — злобно отметила Валентина. Она не сомневалась, что последствия будут.
— Валя, — жалобно сказал Игнатий — ну кто обратит внимание на эту мелкую конференцию. Неужели ты думаешь, что президенту на стол кладут стенограммы выступлений на каких-то заштатных конференциях?
— Я не знаю, что ему кладут. У тебя много врагов, не забывай. Завтра на интервью надо быть предельно взвешенным. Вечером будем репетировать.
— Как вечером репетировать? — удивилась Анна. — Вечером прием у бургомистра в честь конференции.
— Да, в самом деле, — раздумчиво произнесла Валентина. — К бургомистру нельзя не пойти. Ну значит репетировать интервью будем прямо сейчас.
— Ребята! — застонала Анна Бербер, — пойдемте обедать. Тут у вас прямо на первом этаже в гостинице шикарная пивная с сосисками. Представьте только, с настоящими немецкими сосисками.
— Да, мама, пойдем уж обедать наконец! — стала противным голосом требовать Маша, заслышав о настоящих немецких сосисках.
— Нет! — стояла на своем Валентина. Дело было прежде всего. Надо было спасать репутацию, точнее карьеру Присядкина. К тому же в холодильнике их ждали привезенные из Москвы консервы, и совершенно необязательно было тратить деньги на то, чтобы лишний раз пообщаться с назойливой Анькой, которой и в Москве-то было too much.
— Валя, подумай, надо же подкрепиться, — вступил в разговор Игнатий, больше всего боявшийся остаться с Валентиной наедине. И потом у него тоже на нервной почве жутко разыгрался аппетит. — Валь, мы же не знаем, какие он будет задавать вопросы. Что тут репетировать. По ходу разберемся.
— Не занимайся шапкозакидательством, Игнатий. У тебя «по ходу» всегда получается лажа…Ну ладно, пошли пиво пить.
И вся компания отправилась вниз в пивную.
Утренний корреспондент оказался толстяком самого добрейшего вида. Он включил диктофон в тот же миг, как только опустился в кресло. Но Валентина не дала ему раскрыть рта:
— Я надеюсь, что окончательный текст интервью вы пришлете нам на прочтение и визирование, — строгим голосом завуча сказала она (в ее трудовой деятельности, кстати, действительно был эпизод, когда она работала завучем в школе).
— А какая в этом необходимость? — удивился корреспондент. Стало ясно, что он прекрасно владеет русским языком. «Странно, подумала Валентина, среди московских корреспондентов за последние годы я его не помню».
— Это на тот случай, чтобы мы были уверены, что вы ничего не исказили в высказываниях господина Присядкина.
— Я ничего не смогу исказить в высказываниях господина Присядкина, потому что все его высказывания будут записаны вот на этот диктофон. А диктофонные записи у нас в редакции хранятся несколько лет.
— Ну а я если он ошибется в чем-нибудь, мало ли — оговорится, к примеру,
и мы не сможем внести нужные коррективы?
— Я надеюсь, что нашей редакции не придется публиковать ошибочную информацию. Если ошибка будет существенна, нам придется за нее позднее извиняться. Постарайтесь быть максимально точным, — обратился немец к Присядкину.
— Он-то постарается, — продолжала гнуть свою линию Валентина. — Но неужели вам трудно прислать нам по факсу текст перед опубликованием?
— Да, мне действительно это будет трудно сделать, так как это интервью увидит свет уже завтра утром. Я практически с колес зашлю его в номер прямо отсюда.
— Значит, вы не покажете нам текст интервью до опубликования?
— Вы совершенно правильно меня поняли. Не покажу. Ну что ж, начнем.
— Начнем, — после некоторого раздумья сказала Валентина. С газетой «Франкфуртер рундшау» она решила не ссориться.
— Скажите, господин Присядкин, означает ли ваше вчерашнее выступление на конференции по правам человека, что позиция Москвы по чеченскому вопросу, возможно, в ближайшее время изменится?
— Нет, — сказала Валентина, — это означает, что господин Присядкин как всемирно известный писатель и авторитетный общественный деятель, высказал свою личную точку зрения. Он провел детство в Чечне и…
— Позвольте, но я задал вопрос господину Присядкину.
— Считайте, что он вам ответил.
— Но мне ответили вы. Я буду вынужден написать в статье, что на мой вопрос я получил ответ от госпожи Присядкиной.
Валентина почувствовала, что назрела конфронтация, и красная, как рак, пересела на стул в дальнем конце комнаты.
…Беседа с журналистом, вопреки ожиданиям, не была обременительной. Никаких каверзных вопросов задано в общем-то не было. Газету интересовал исключительно чеченский вопрос. Присядкин изложил не раз слышанную им по телевизору президентскую точку зрения (сам президент ни разу с ним о Чечне не говорил), но в более мягком варианте, без «мочить в сортире».
Один раз он забыл фамилию Масхадова, но из темного угла суфлер Валька подсказала ему. Потом еще он никак не мог вспомнить, как звали полковника, изнасиловавшего и убившего чеченскую девушку, да и имя самой девушки тоже вылетело у него из головы. Валентина и тут его подстраховала. Разумеется, Присядкин предпочел бы не говорить о конкретных полковниках и конкретных девушках, осветив проблему в общих чертах, но журналист проявил дотошность. Ну и еще был момент, когда на один и тот же вопрос, заданный дважды, Присядкин практически ответил по-разному, то есть дал два полностью исключающих друг друга ответа.
Общими усилиями выбрали, какой из них считать истинным. Чтобы не зацикливаться на чеченской теме, представитель немецкой газеты решил под конец поинтересоваться у дорогого гостя его впечатлениями о Германии. Присядкин ответил на удивление гладко — ответ давно был им выучен наизусть и не раз вопроизводился разным корреспондентам по разным поводам:
— Отчего я люблю нашу прекрасную соседку Германию? Вовсе не за ее богатство, хотя страна эта во всем удобна для жизни. Люблю за порядок, который, по немецкой поговорке, составляет половину жизни. За обихоженность, чистоту и красоту, которую вы умеете поддерживать…За то, что любите и бережете свою землю. Не только какой-нибудь старый дом здесь сохраняют, но и невзрачный старый пень окружен заборчиком и надпись выставлена…И везде цветы…Тут вспоминается старая немецкая, наверное, от ремесленных гильдий пошедшая поговорка: надо очень уважать чужую задницу, чтобы сделать для нее хороший стул…
Но на этот раз корреспондент оказался дотошным. Он спросил: