Лучше бы я никогда не покидала Нью-Йорк, и никто из нас не приезжал в эту богом забытую заводь, где водились змеи. Вайнмонт выносил приговор моему отцу с легкомысленным безразличием каждый раз, как только у него был шанс. Никто не противоречил ему. Никто не противостоял его ядовитой лжи, кроме адвоката защиты с огромными руками, которого нанял мой отец. Так много людей, которых мы встречали в городе, были добрыми, откровенными душами — по крайней мере, я так думала. Их здесь не было. Они не сидели на стороне моего отца, чтобы поддержать его в знак протеста против обвинений Вайнмонта. Они не пришли свидетельствовать о том, что приговор моего отца должен был смягчен, или поддержать то, что к нему стоит проявить милосердие. Была только я и ряды пустых, холодных кресел. Мы были одни.
На стороне Вайнмонта в зале суда находилось два ряда полных людей, возможно, около двадцати человек, пожилые мужчины и женщины, которые предоставляли деньги моему отцу. Они обвиняли его в потере их вложений, когда все, что он сделал, — это инвестировал, как они и просили. Он не имел контроля над рынком или падением акций, или итоговой нестабильностью. Мой отец не был монстром, которого из него сделал Вайнмонт.
Одна из женщин, седая и со сморщенным лицом, встретилась со мной взглядом и посмотрела с завистью. Я знала это, потому что она и прежде так делала — в последний раз, когда я видела ее на суде моего отца. Я посмотрела вверх и поняла, что она проклинала меня. С каждым движением руки она слала проклятья на мою голову. Я отвернулась в сторону, на настоящую причину позора и отчаяния моего отца. Синклера Вайнмонта.
Судья кивнул.
— Вызовите своего первого свидетеля, Советник.
Я застыла, когда один за другим, объявленные жертвы прошли мимо меня, кто прихрамывая, а кто катя свое инвалидное кресло, чтобы дать показания против моего отца. Их слезы должны были тронуть меня, их басни о разбитом доверии и упущенной удаче должны были заставить мое сердце разбиться вдребезги. Все, что я чувствовала, была злость. Злость на них за то, что поставили моего отца в такое положение. Еще больше я злилась на Синклера Вайнмонта за то, что он стоял и похлопывал «жертв» по плечу или руке, или обнимал их, словно участвовал в предвыборной кампании. Время от времени — я могла поклясться — он искоса смотрел на меня с самодовольным удовлетворением на его строгом лице.
Время тянулось монотонно, пока я слушала историю за историей. С выступлением каждого свидетеля плечи отца поникали все ниже и ниже в кресле, будто он пытался растаять на пол. Я хотела коснуться его плеча рукой, сказать ему, что все можно исправить. Вместо этого я сидела, словно статуя, и слушала.
Обвинения жалили меня, словно рой шершней. После шестого или седьмого свидетеля я стала невосприимчивой к их яду. Невзирая на объем заявлений, я не сомневалась в отце. Ни на мгновение. Вайнмонт сделал все это, чтобы обеспечить себе перевыборы или по другой, такой же презренной причине.
Когда последняя свидетельница наконец-то развернула свои ходули и вернулась на место, тишина стала отдельным присутствующим в зале. Тяжелым, зловещим и высасывающим силу, будто фантом, охотящийся на пустоту. Отец сгорбился, наклонив голову.
— Что ж, судья, думаю, вы услышали достаточно, — Вайнмонт удерживал руки по бокам, показывая, что это конец.
— Верно. Мне понадобится вечер, чтобы принять решение о приговоре, — он окинул взглядом зал суда, останавливаясь на мне безразличным взглядом больше, чем на ком-либо другом. — Вердикт будет вынесен утром.
Вайнмонт повернулся к судье и едва заметно кивнул ему. Судья Монтанье ответил таким же кивком, а затем стукнул молотком.
— Объявляю заседание закрытым.
* * *
— Просто позволь мне помочь тебе почувствовать себя лучше, — Дилан склонился надо мной, подталкивая меня в сторону старинной кожаной кушетки в библиотеке моего отца.
— Я не стану делать это прямо сейчас, — я попыталась оттолкнуть его, но он навалился сильнее, превосходя в балансе, так что я упала на спину под ним.
Он припал ртом к моей шее, всасывая кожу. Благодаря бесконечным тренировкам по лакроссу и гребле, у него было массивное тело. Дилан лежал на мне, отчего мою грудь сдавливало.
— Пожалуйста, Дилан, — задыхалась я. Я должна была быть напугана. Но не была. Туман после заседания суда еще не развеялся. Дилан был всего лишь еще одной проблемой в списке разочарований, от которых я страдала последние полгода.